– Нерв минут через пять отойдёт, – пояснил я.
Недаром удар называют «пятиминутка».
Взяв его термос и заварник с пачкой чая, я направился к родителям.
– Вскипяти себе ещё! Чайник, вон, лежит! И спасибо за термос, верну вечером, – как можно дружелюбнее произнёс я последнюю фразу.
Можно ли было как-то по-другому? Наверное, да. Хотел ли я как-то по-другому в этом гормональном фоне? Точно нет. Как там звали парнягу из триста двадцать второй, что-то из вселенной Незнайки – Винтик, Шпунтик… о, точно, Пончик! Короче, Пончик – наглец ещё тот, глаза и уши коменданта. Поговаривают. Но у меня сейчас такая репутация, что мелкие стукачи мне не страшны.
Войдя в триста тринадцатую комнату, я тепло улыбнулся родителям и, поставив на стол всё, что добыл, принялся готовить чайную церемонию. Открыть пачку, насыпать в заварник, залить водой с термоса. Найти чистые кружки! Кружки – моя да Генина – обе из покрашенного белого железа.
– Сейчас помою и прибегу, – бросил я, скидывая с себя верх костюма и в одной повязке побежав на кухню.
Пончик стоял, опершись на стол, подогнув левую ногу. А я, подмигнув ему, пошёл к раковине и, помыв кружки, отправился назад.
– Я тебе это припомню! – проскрипели мне в спину.
– Чё, друг, правая нога лишняя тоже?! – спросил я его, обернувшись.
«Сука, ну вот не хочется проявлять худшие социальные черты. Пожалуйста, не отвечай мне ничего».
– … – он замотал головой, пряча взгляд.
А я подошёл к столу, краем глаза замечая, как Пончик скрючивается, ожидая второго удара, взял чайник и, наполнив его водой, включил в сеть.
– Вскипит – приду и отдам тебе термос, – мягко проговорил я, забрав кружки и направляясь обратно в комнату.
Вернувшись в комнату, я поставил перед родителями кружки и, налив в каждую половинку кипятка, докрасил их до чёрного цвета чаем из заварника, тут же долив в заварник из термоса.
– Спасибо, что приехали, – начал я.
– Я в школе была, Боря на заводе, когда ко мне участковый пришёл и говорит: «Медведев Саша – ваш сын?» Я думала, он опять что-то плохое про тебя скажет, а он: «Вы только не волнуйтесь», ну а я: «Как мне не волноваться?!» – на этих словах она не смогла продолжать и поднесла платочек к заплаканным глазам, чтобы убрать слёзы.
А я смотрел на эту пару и не видел между ними эмпатической связи. Мой отец даже не собирался утешать мать, он просто сидел и смотрел на меня. «В кого же Саша вырос эгоистом таким?» И я встал, пересел к ней на Генкину койку и, обняв маму за плечо, произнёс: