Хорошо, что дома никого, можно спокойно изучить бумаги. Я сгрузила папки на стол и села, придвинув к себе первую. С самого верха на стопке бумаг лежал неподписанный конверт. Мое желание прочесть находящееся внутри письмо было почти так же велико, как и страх перед ним. Я взяла конверт трясущимися пальцами за уголки и достала несколько сложенных пополам тетрадных листков. Почерк папы я узнала сразу и, борясь с окатившей меня с ног до головы тревогой, вцепилась взглядом в синие закорючки букв, пожирая их целыми предложениями.
«Здравствуй, дочка.
Родная, прости моя. Если ты держишь это письмо, значит, я далеко от тебя. Мне не хочется думать, что я за решеткой, мысль о смерти мне ближе. Но, что бы ни произошло, я знаю, тебе одинаково больно. Поэтому я прошу у тебя прощения за все то зло, что причинил тебе. Мысль о самоубийстве посещает меня не в первый раз. Два года назад я был на грани. И только ты, Юлька, вытащила меня с самого края. Я не знаю, как ты обо всем узнала, но уверен, что ты точно все знаешь. Вот сейчас пишу тебе, а разум продолжает сопротивляться правде. Но заверяю тебя, родная моя, все в этом письме чистая правда. Все до последней буквы, как бы ни сложно было в это поверить. Постараюсь быть беспристрастным наблюдателем, хотя и по прошествии двух лет та страшная картина стоит перед моими глазами, лишая трезвости мысли. Перехожу к делу Далис.
Эта история началась в июне 1968 года. Нашу группу вызвали в подмосковный поселок Перепелкин Луг. Возле калитки, ведущей к дому, зарубили известного писателя Владлена Семеновича Иволгина. Мы прибыли на место через час после убийства. Писателя уже успели перенести с улицы в дом, и сейчас он лежал на диване мертвый. Удар топора пришелся ему в лицо и раздробил лобную и лицевую кости. Опознала его, как ни странно, соседка, которая встретила Иволгина, уже смертельно раненного, у калитки. Она даже успела перекинуться с ним парой слов. Заметив кровь, женщина, естественно, спросила: «Что случилось?» Но вот ответ Иволгина привел в замешательство не только пожилую соседку, но и опергруппу: «Ничего страшного, это я сам». Странная фраза для человека, который через минуту свалится замертво на землю, не дойдя до дома несколько метров.
Конечно, возможные улики, которые могли остаться у калитки и на дорожке, ведущей в дом, были затоптаны посельчанами, которые слетелись к месту преступления чуть не всем поселком. Да и без улик было понятно, что это злодеяние совершил кто-то из своих (вспомни слова покойного).