Когда в пьяном угаре он оказался в курительной комнате, то подле себя услышал хриплый голос незнакомого краснолицего и полного господина, одетого в дорогой фрак.
– А вот, вы знаете, – начал тот издалека, медленно пуская дым из широких ноздрей и сплёвывая крупинки табака. – Я чаще здесь встречаю рубенсовские типажи. Оно и понятно… Многим мужчинам нужна осязаемость плоти. Плоть является основой всякого эротизма. Налитая и пышущая здоровьем плоть. И это, верно, вполне себе здоровый подход, ибо полная женщина подразумевает само плодородие. Ведь так? Как там сказано: «Живущие во плоти, о плотском помышляют»?
– О чём это вы? – он с недоумением и отвращением посмотрел на говорящего.
– Я о том, что против здоровой плоти бывает мало возражений. Но, может, вы замечали, что пышных красавиц предпочитают в основном простолюдины. Ибо им неведомы иные формы гурманства. Им некогда заниматься подобными глупостями. И только мы, люди высшего сословия, с достатком, склонны к неким деликатесам. Во всём. Не правда ли? Нам скучно быть такими как все. Нам подавай изысканные блюда и изысканный разврат.
– У вас всё?
– Почти. А я вот, так же как и вы, люблю женщин худеньких, эфемерных, почти чахоточных. И вижу именно в них особую эстетику, – он выдохнул, глядя на удивленного Гладышева. – Я нахожу их на Потёмкинской, у мадам Рози. Хотите, дам адресок?
– Что вы несёте? Вы пьяны?
– Отнюдь. Я там часто покупаю себе девочек. Нимфеток… Вы ведь наверняка любите именно таких? Рози их специально морит голодом. Вы ведь тоже аматер юных субтильных созданий?
– Я вас застрелю! – выпалил Гладышев, багровея лицом.
В ответ толстяк закатился хриплым смехом, а после надсадно закашлялся.
Он смутно помнил, как закончился тот вечер и то, как они добирались на извозчике домой. Зато он отлично помнил, как сразу после приезда на Гороховую, сгораемый от смеси ненависти, отвращения и возбуждения, он, силой надавив на плечи, приказал Анне опуститься перед ним на колени. Как ни странно, она не возражала…
А после, пошатываясь на слабых ногах, опустошенный и расслабленный, он отошёл в сторону и повалился в кресло. Тяжелые веки опустились. Ему смертельно хотелось спать.
– Сними это гадкое платье и сожги его в печке, – прошептал он.
– Оно не гадкое, – с упрямством возразила она.
– Чтобы больше я тебя в нём не видел. В таких платьях стыдно быть даже на панели.