– Не знает он, – проворчала в ответ женщина. – А кто ж знать-то должен?
Но он уже не слушал её. Прочь из России. А надолго ли? Одному богу известно, куда и зачем я еду. Не на погибель ли гонит меня судьба?
Накануне он взял билет на знаменитый «Nord-express» (Норд-экспресс), который с одной лишь пересадкой в Вержболово должен был домчать его за трое с половиной суток до самого Парижа. А там… Если ОНА не будет ждать его на вокзале «Gare de Nord» (Гар-дю-Нор), тогда пиши пропало. Но с чего он решил, что она вообще будет его ждать? Ведь с тех пор утекло столько воды. Письмо? А было ли оно? Господи, какой же я неисправимый мечтатель и лгун, думал он. Я, словно утопающий за соломину, хватаюсь за призрачный мираж и лгу самому себе.
До здания Варшавского вокзала извозчик вёз его по сонным Петербургским улицам. На мостовых почти не было прохожих. Мерзлая сырость первого заморозка делала звучнее и чётче стук лошадиных копыт. Серая паутина дождя, висевшая в воздухе больше недели, казалось, истаяла, опав на землю первыми узорами инея и тонкого льда. От изгородей с пожелтевшими липами струился туман.
«Господи, как здесь можно жить? – уныло думал он. – Всю величавость Северной Пальмиры я готов поменять за одну лишь тёплую беседку, в которой она забыла букет полевых цветов…»
Когда он прибыл на Варшавский вокзал, то до отбытия «Норд-экспресса» оставалось около получаса. К нему тут же подбежал резвый курносый носильщик, но он покачал головой, показывая, что у него слишком мало багажа. Носильщик покорно кивнул:
– Как прикажете, ваше благородие.
Он встал недалеко от часовни-шатра[2], сделанной из стекла и металла. В воздухе пахло сажей и газом потухших фонарей. От привокзального буфета струился запах горького пива и лёгкий аромат кофе. Он прошёл через стеклянные двери к прилавку, сверкающему глянцем иностранных винных этикеток и серебром шоколадных плиток, уложенных в ровные пирамиды. Здесь было многолюдно. Глаза рассеянно скользнули по расписным подносам с пирогами и стопкам кружевных блинов. В ноздри ворвался аромат ветчины и копченой белорыбицы. На столе возле прилавка пыхтел огромный медный самовар. Но есть совсем не хотелось. Он купил несколько свежих газет и пару бутылок зельтерской воды.
На перроне перед величественным составом, окрашенным в маслянисто-шоколадный цвет, стояли группами или прохаживались вдоль вагонов многочисленные провожающие. Мелькнуло несколько бледных, будто плоских лиц, чужих и отстранённых. Он видел дам – молодых и не очень. Пробежав глазами по их зыбким фигурам, он убедился в том, что среди них не было ни одной знакомой персоны. Ну, и слава богу. Не хочу ни с кем разговаривать, думал он. Вечная гримаса внутренней тоски делала его красивое лицо слишком хмурым. Ему было больно разжимать челюсти даже для лёгкого приветствия. Больше всего на свете он хотел как можно скорее оказаться в своём купе, закрыться от посторонних глаз и, вытянув длинные ноги, сидеть в кресле и смотреть всю дорогу в окно. А может, просто заснуть, отключиться от всего мира.