Лицо Петра изменилось до неузнаваемости. Тонкие ноздри побелели, губы будто что-то пытались ещё сказать, открытый рот, захлёбываясь, хватал воздух.
Елена с трудом забрала альбом из рук мужа. Гладила его руки, плечи.
– Не надо, не надо, пожалуйста, не надо. Попей воды, губы пересохли. – Протянула стакан, из которого брызгала, когда гладила рубашку. Напряжение медленно отпускало мужа.
– Петя,– Анастасия Петровна как нельзя вовремя вошла в комнату, – на плитке спираль перегорела, посмотри. Я вот запасную купила.
– Хорошо, мама. Я сейчас. – Трясущимися руками выключил приёмник. – Иду. Уже иду.
Глава 2 Горькая правда Анны Соловьёвой
Анастасия Петровна тихонько вздыхала, не в силах отмахнуться от допекавших мыслей. Думала о том, что война большинство мужиков выкосила, а тех, над чьей головой только просвистела её коса, здоровья лишила. Вот и Петя, слава Богу, живым вернулся, но здоровье там, на подводной лодке оставил. На войну-то уходил совсем молоденьким. В январе восемнадцать исполнилось, в мае забрали. А там и война началась. После войны опять горе. Похоронили они с Еленой первенца своего Валерочку. Когда родилась Танюшка, Елену, как положено, через две недели выписали на работу. Тогда Петя заявил:
–Выбирайте: либо ты мама, либо Ленушка – остаётесь дома. Некуда отдавать дочь – ни в ясли, ни в садик – не позволю.
И какой тут выбор? С тех пор Анастасия Петровна домохозяйка. А только пятьдесят лет стукнуло. Только пятьдесят или уже пятьдесят? Это как посмотреть.
Вечер давно перешёл в ночь. В окно заглядывала ночная темень, да виднелись вспышки электросварки. Напротив дома строили завод, возводили будущую заводскую трубу. Говорили, будет завод шёлковые нитки выпускать. Значит, в магазинах шёлк продавать будут. Хорошо бы.
Уснула, только когда светлеющее небо погасило сверкающие звёзды сварки на будущей заводской трубе.
Обычное утро, обычные дела. Анастасия Петровна сварила кашу для внучки и принялась за уборку. Мягкой белой тряпочкой протёрла пыль с комода, этажерки с книгами, приёмника "Иртыш". А когда очередь дошла до гардероба, рука её так и замерла. Блестящую поверхность зеркала, укреплённого на дверке, прочертили трещины, разделив его на три неравные части.
–Ой, матушки мои! – перекрестилась, осторожно смахнула пыль. – К чему бы? Зеркало треснуло. Ох, не к добру. Не заметила когда? Последний раз пыль протирала, целёхонько было.