. Несомненно, эта оценка преувеличена. При таком соотношении поддерживающих и противодействующих сил дело Петра было бы невозможным; да и выясненное значение XVII в. в деле подготовки петровских реформ, а также сознательное и бескорыстное отношение к реформам со стороны множества современников Петра в качестве частичных прожекторов, проводников, пропагандистов и защитников, не оставляет сомнения в том, что дело Петра в целом отвечало запросом времени. Современному же наблюдателю, вроде Посошкова, бросалась в глаза соотношение шумного и страстного возгласа одобрительного или протестующего характера, которое было на стороне тех, которые на своих плечах, незаметными тружениками, несли наибольшую тяжесть. Эту недоброжелательность Пётр унаследовал вместе с властью от предшественников. Разорительные войны, непосильное тягло, вместе с прогрессировавшим сословным закрепощением и разнузданной бюрократией были основными факторами, будившими в XVII веке недовольство, проявлявшееся в протестах и мятежах. Силы эти с воцарением Петра проявились в еще больших размерах. Поэтому и оппозиция в XVII веке не только не ослабела, но усилила приток новых союзников, в зависимости от тягловых факторов, но, главным образом, от своеобразия целей, средств, приемов введения петровских реформ.
Немногие сознательно разделяли стремления Петра жертвовать всем ради далекого будущего, которое принадлежит другим. Еще менее понимали современники Петра необходимость непосильных жертв во имя таких ценностей, которые являлись отрицанием всего того, что по традиции привык чтить русский человек за добрую «пошлину», ставшую тем более дорогой, чем большая опасность грозила ей стороны новых веяний, пропитанных, в глазах москвича, ядом душевредной латинской заразы. Эта именно чужебоязнь, до болезненности взвинченная уже в XVII веке западным влиянием и неудачной реформой Никона, придала общий тон оппозиции, выступавшей против Петра в реальности по разным побуждениям.
Сам Петр всячески старался, сознательно и бессознательно, волновать Россию яркими впечатлениями, возбуждать к ней переживания, не укладывающиеся в традиционный кругозор русского человека. Все закрутилось в вихре петровских демонстраций царского веселья и гнева, педагогических выходок и дипломатических «спектакулей», происходивших «пред всенародными очами всяких чинов людей». Пышные шествия царских особ, торжественные церковные ходы, яркие въезды иностранных послов, свадебные и погребальные процессии, как и кровавые акты, разыгрывавшиеся в застенках и на площадях, – все это было знакомо русским и в свое время оставляло глубокие следы не только в памяти туземцев, но и заезжего иностранца; но все это не выходил из чина, к которому привыкла исконная Русь.