Исповедь никому не известного писателя
Писатель – это тот, кто сжигает себя в горниле собственных слов, не ведая покоя и не зная передышки от пламени, пылающего в груди.
Его душа истончается, как лист бумаги под неумолимым натиском пера, становясь всё более хрупкой, пока не начинает казаться, что она вот-вот растворится в чернилах. Каждое слово, вырванное из глубин его естества, – это искра, высеченная из его боли, надежд, разбитых мечтаний, и, обжигая его самого, она летит в темноту, чтобы зажечь свет в чужих сердцах.
Он умирает в каждой строке, отдавая частицу себя бумаге, словно жертвуя собой ради неведомого алтаря, и в этом акте самоуничтожения рождается нечто большее – жизнь для тех, кто находит в его словах отражение собственных ран.
Его чернила, пропитанные кровью души, становятся дыханием для тех, кто задыхается в пустоте мира; его пепел – тем грунтом, на котором прорастают чужие надежды.
Писатель не видит этого света, не чувствует тепла, что дарит, ибо его удел – гореть. И всё же, даже угасая, он оставляет след, что сияет для других, ведь его строки, подобно звёздам, продолжают светить в ночи, ведя заблудших к приюту, которого он сам так и не обрёл.
Она стояла на краю обрыва, где ветер вплетал в свою песнь осколки забытых грёз, а внизу, в бездонной тьме, шептались тени несбывшегося, но СанаА не смотрела туда, ведь взгляд этой путницы тянулся к одинокой звезде, мерцающей в вышине и зовущей через бесконечность. Её звали СанаА, но в глубине души она была просто Писатель – та, что несла это звание как клеймо, выжженное на сердце и запечатлённое в недрах души.
«Жизнь писателя – это хрупкий баланс на канате, натянутом между „хочу“ и „надо“», – подумала она, сжимая в руках потрёпанный блокнот, страницы которого хранили её миры.
Этот канат был её судьбой – тонкий, дрожащий, натянутый над пропастью. С одной стороны, её манило «хочу» – огонь, пылающий в груди и составляющий ткань её истории, где герои до безумия любили, сражались до последнего вздоха, побеждали вопреки всему. Это был её зов: писать, дышать словами, возводя вселенные из обрывков снов. Но, с другой стороны, давило «надо» – суровый голос реальности, требующий оплачивать счета, покупать еду, отвечать на вопросы семьи, твердящей: