– Небоскреб, – назвала она свое сооружение. – А ты бы хотел иметь в таком пентхаус?
Небо-что? Пент-хаус? Но как можно жить в пятиконечном доме? Я впервые слышал это слово, и оно мне не понравилось – ни слово, ни здание. Кроме того, мне было скучно и хотелось искупаться.
– Похоже на спичечный коробок, – пожал я плечами. – Жить в нем? Вот еще!
Амир рассвирепела от нападок на ее творение. Я решил, что настал подходящий момент, чтобы направиться к воде.
– Ты ничего не понимаешь, – накинулась она на меня, словно ей было восемь лет. – Вот увидишь, когда-нибудь они будут везде! – И тут же засмеялась над своей детской обидчивостью. – Они будут здесь, – она махнула рукой, – повсюду.
– Пляжескребы, – включился я в игру.
– Пескоскребы, – подхватила она.
– Верблюдоскребы, кокососкребы, рыбоскребы.
Теперь мы оба смеялись.
– И холмоскребы на Малабар-Хилл. А на Кафф-Парейд?
– Каффаскребы, – засмеялась она. – Иди купайся и не будь таким бад-тамиз[38].
– Между прочим, где ты собираешься их строить? – Осмелев от того, что она снова повеселела, я решил оставить за собой последнее слово. – Здесь они никому не нужны, а в городе и так везде дома.
– Нет места, говоришь… – Она задумалась.
– Вот именно, – подтвердил я, направляясь к воде. – Совсем нет.
В тот памятный день на пляже я впервые увидел Вину. День, когда я влюбился без памяти, день начала моего рабства длиною в жизнь. Но тут я себя останавливаю. Может быть, я сливаю вино нескольких выходных, проведенных на пляже, в бутыль одного дня? Черт возьми, оказывается, есть вещи, которых я не помню. Это случилось в тот или в другой день? В ноябре или в следующем за ним январе? Когда мой отец прилег вздремнуть или после того, как я искупался? Многое стерлось из памяти. Трудно поверить, что так велика куча песка, заслонившая эти годы. Трудно поверить, что это было так давно, что плоть смертна, что все движется к своему концу. Было время, когда я принадлежал будущему. Обожаемому будущему моей обожаемой матери. Настоящее было лишь средством; прошлое – не более чем грудой глиняных черепков, бутылкой, вырытой моим отцом на пляже. А теперь я принадлежу вчерашнему дню.
Это строчка из песни? Не помню. Может, вы помните?
В любом случае – в тот ли золотой послеполуденный час или в другой, с оттенком бронзы, – знаменитый мистер Пилу Дудхвала и его знаменитое «презентативное сопровождение» вступили на пляж Джуху. Впрочем, в то время я еще ничего о нем не знал. Я пребывал в полном неведении относительно растущей известности этого городского «персонажа», «человека с большим будущим», поставлявшего молоко во все концы страны. Я даже не подозревал, что его настоящая фамилия была Шетти – как наша, до того, как ее переделали на английский лад. Но никто уже не называл его этим именем, потому что сам он предпочитал быть «молочником и на деле, и по прозванию»