Саймон стоял и смотрел ей вслед, смотрел, как она уходила, стараясь в памяти сохранить каждое ее движение, каждое слово. Рядом с ним стоял его друг.
– Ну и ну, – насмешливо сказал его друг, – Так для чего ты здесь? Чтобы выпить со мной чашечку в местной лавке? Или чтобы разглядывать девушек? Ты влюбился с эти фиалково-синие глаза?
– Они не фиалкого-синие, – с тоскливой улыбкой ответил Саймон, – Они серо-голубые, большие и очень красивые! Есть в ней что-то такое, что не оставляет меня в покое! Мне бы хотелось всегда быть с ней рядом.
– На свете полно других девушек, – сказал, смеясь, его друг, – Зачем тебе именно эта? Ее наверняка держат дома в предельной строгости. У этой привязанности нет будущего. Ты даже подобраться к ней не сможешь? А если и сможешь, ее родители никогда не одобрят такие отношения.
– Мне нравится она – ответил Саймон.
– Ты думаешь, что это та самая женщина, которую твои дети должны называть матерью? – поддразнил его Йозеф. – Остановись. Подумай, она же тиролька! Дочь местных жителей долины, а мы все для них враги. Они не отдадут за тебя свою дочь!
Саймон со вздохом пожал плечами. Он был согласен с тем, что говорит Йозеф, прекрасно все понимал, но ничего не мог с собой поделать.
Антипатия у местных к войскам оккупации постоянно возрастала. Все эти бесконечные и очень большие штрафы по любой ерунде, аресты местных, расквартирование солдат на фермах и в домах жителей долины, публичные наказания и избиения, как мужчин, так и женщин, изгнание местных епископов, никак не способствовали установлению дружеских отношений между тирольцами и баварцами. Ненависть к баварским солдатам неуклонно возрастала, а народ становился все более непокорным.
Вокруг творилось что-то невообразимое. Многие люди говорили, что жизнь стала похожей на ночной кошмар. Но ночные кошмары заканчиваются утром, а этому кошмару нет конца. Становилось все страшнее и страшнее. Епископов отлавливали, арестовывали, выдворяли за пределы страны с запретом возвращения. Распускались монастыри и аббатства. Имущество монастырей, их земли, фермы продавали на публичных торгах. А то, на что покупатель не находился, сдавалось в аренду.
Все священные облачения, церковные картины, статуи, освещенные золотые и серебряные чаши, подсвечники, изображения святых и прочие предметы, сначала изучали баварские инспекторы. Часть всего этого отправлялась для баварской королевской коллекции, находящейся в одной из галерей дворца короля. Остальное шло на аукционы.