– Система права, – произнес он тихим, чуть хриплым от сна голосом, но без тени сонливости в интонациях. – Это будет полезно. Для нас обоих. Особенно… – Его взгляд скользнул к месту над ее переносицей, где пульсировал синий 84.1. – …для твоего фона.
Наташа почувствовала, как внутри все сжимается. Не отвращение к нему. К нему – жалость, смешанная с леденящим страхом. К ситуации. К этой чудовищной, бесчеловечной рациональности, проникающей в самое сокровенное. Физиологический отклик? Да, он был. Тело, обманутое персиковым светом, теплом его близости, годами привычки, откликалось на уровне гормонов, нервных окончаний. Но душа? Душа сжималась в комок ужаса и протеста. Это была не близость. Это была процедура. Запланированная, санкционированная, оптимизированная для повышения КС.
Дмитрий подвинулся ближе. Его движения были плавными, неспешными. Лишенными спонтанной страсти, но исполненными предписанной нежности. Он обнял ее, его прикосновение было знакомым, но в нем не было дрожи желания, только уверенная точность. Его губы коснулись ее шеи – в рекомендованной зоне, стимулирующей выброс окситоцина. Поцелуй был теплым, но… техничным. Как часть алгоритма.
Наташа закрыла глаза. Она пыталась отключиться. Вспомнить другое время. Ранние дни их отношений, до полного погружения в «Эвдемонию». Смех, неловкость, порывистые прикосновения, шепот глупых слов, горячее дыхание на коже… Но воспоминания приходили туманными, их острые края сглаженными, как будто отполированными нанороботами за годы «оптимальной» жизни. Вместо них вставали картины Архива – искаженные лица, кричащие в немом ужасе. И лицо женщины с куклой в момент превращения.
Она заставила свое тело ответить. Подчиниться. Ее руки обняли его спину, но движение было механическим, лишенным страстного притяжения. Ее губы ответили на его поцелуи, но в них не было жара, только имитация участия. Она делала то, что от нее ожидалось. То, что предписывал Оптимальный Путь. То, что должно было «укрепить связь» и «улучшить КС».
Процесс развивался с безупречной синхронностью. Дыхание их быстро выровнялось, став глубоким и ритмичным, как у спортсменов на тренажере. Движения – плавными, экономичными, лишенными резких порывов или неожиданных смен темпа. Они знали тела друг друга до мелочей, но это знание было не интимным, а функциональным, как знание интерфейса привычного устройства. Ни шепота, ни смеха, ни стонов, вырывающихся из глубины души. Только ровное дыхание и едва слышный шелест ткани. Тишина была почти зловещей, нарушаемой лишь ритмичным поскрипыванием кровати – единственным нерегламентированным звуком в этом безупречном действе.