– Девушка Форнарина, булочная «Форнарина», красные мадонны, Рафаэль, Пьетро Анточи, Чертов пруд и два трупа одновременно… Не слишком ли много для города М.? – не слушая Петьку, продолжала рассуждать вслух Башкирова. – Но случайностей все равно не бывает…
Окрестности Рима, год 1512
В том месте, где старик Тибр перестает ворчать и журчит, словно юный повеса, вдоль испещренного руинами берега, по узкой землистой тропинке шел молодой мужчина. Шаг его был размашист, поступь легка, взгляд рассеян. Несмотря на жару, одет он был в раскидистый черный плащ, синий берет, алого цвета туфли и, словно в продолжение их, такого же цвета шоссы (разъемные чулки). Несомненно, этот молодой мужчина был заядлым модником, что в те времена считалось естественным. «Наряди пень – и пень будет красавчик», – говаривали тогда в Италии, которая жила, утопая в ароматах созидательной эпохи. Но этому молодому франту не нужно было думать об одежде, драгоценностях и прочих статусных условностях, ибо, несмотря на молодые годы, он уже успел доказать свою неповторимость. Пять лет тому назад по приглашению великого тщеславца и мецената Папы Юлия Второго он, прихватив с собой краски, кисти, домашнюю утварь и слуг, приехал в Рим, чтобы днями расписывать соборы, вечерами беседовать о высоком, а ночью пускаться в буйства безумного Вакха и предаваться радостям ненасытной Венеры. И он как нельзя лучше преуспел во всем, что предлагала ему благосклонная Фортуна. К чему бы ни прикасались его небольшие, с длинными тонкими пальцами руки, все на глазах приобретало свои самые совершенные формы. И не важно, что это было: белые холсты, серые камни, мрачные стены, безжизненные руины или покатые плечи пышных женщин. Видимо, при рождении этого робкого и застенчивого мальчика из Урбино сам Господь поцеловал в макушку, одарил, приголубил, а потом взял и раньше времени обессмертил. Вы, наверное, уже догадались, кто был этот проклятый счастливец? Конечно же, да. Это был Рафаэль Санти.
Но сейчас этот согретый славой и почестями придворный рисовальщик был явно чем-то опечален: худое лицо его было бледно, и без того впалые щеки еще больше ввалились, миндалевидные черные глаза потеряли свой смоляной блеск, темные волосы испуганными змейками разметались по худеньким плечам. Невесел был Рафаэль, угрюм и погружен в себя, и не замечал его цепкий и всегда восхищенный взор художника ни зеленоватых вод притихшего Тибра, ни стрекотанья кузнечиков в изумрудной траве, ни пронзительного синего неба, ни парящих в прозрачно-белых облаках коричневатых, словно выцветших на солнце, холмов.