Она вошла в ресторан с мрачной решимостью. Это было большое, почти пустое помещение, с тяжелыми темно-синими обоями, украшенными шаблонными золотыми звездами. Электрический свет исходил от грубых кованых люстр, будто сошедших со съемочной площадки псевдосредневекового фильма. Почти ни один стол не был накрыт, а у входа безучастно стоял единственный официант.
Через несколько дней отель должен был закрыться на зиму. После отъезда большой английской группы значительная часть сезонного персонала уже стала не нужна и разъехалась по домам в окрестностях.
Оставшиеся постояльцы, казалось, ничуть не замечали той атмосферы запустения и заброшенности, что неизбежно витала в воздухе под занавес сезона. Обе мисс Флуд-Портер делили столик с викарием и его супругой. Все четверо пребывали в превосходном настроении и, словно оказавшись наконец в своей стихии, с увлечением обменивались остротами, почерпнутыми из журнала Punch.
Айрис нарочно выбрала крохотный столик в дальнем углу. Пока ждала, когда ее обслужат, она закурила сигарету. Остальные уже вовсю наслаждались трапезой, и ей было в новинку ощущать себя отстающей от общей компании.
Миссис Барнс, душевная и доброжелательная женщина, не держала зла за недавнюю обиду и с искренним восхищением смотрела на девушку.
– Как же красиво она выглядит в этом платье, – заметила она.
– В дневном платье, – уточнила мисс Флуд-Портер. – Мы всегда надеваем вечерние наряды к ужину, когда бываем на континенте.
– Если бы мы не наряжались, это было бы предательством по отношению к Англии, – пояснила младшая сестра.
Хотя Айрис тянула свой ужин до последнего, в конце концов ей пришлось вернуться в холл. Она слишком устала, чтобы гулять, а для сна было еще рано. Оглядевшись, она с трудом могла поверить, что всего лишь вчера вечером здесь царили блеск и веселье в духе европейского курорта – пусть и привнесенные в основном англичанами. Теперь же, когда друзей больше не было, ее поразила дешевая театральная мишура обстановки. Позолоченные плетеные кресла потускнели, а бархатная обивка цвета спелой вишни выглядела потертой и обветшавшей.
Груда окурков и обугленные спички в пальмовых кадках сжали ей горло – это все, что осталось от вчерашней толпы.
Она сидела в стороне, и викарий, с трубкой в зубах, наблюдал за ней с задумчивой хмуростью. Его лицо с четкими чертами было одновременно сильным и чувствительным – почти идеальное сочетание плоти и духа. Он играл в грубый футбол с деревенскими юношами, а потом буквально штурмом брал их души. Но, вместе с тем, он по – настоящему понимал проблемы своих прихожанок.