Впрочем, его самого в сапогах я видел всего один раз на КШУ (командно-штабные учения) и вот они-то, как мне показалось, особым блеском не отличались.
Я хорошо помню его краткую подпись на документах, которые я ему приносил из отдела, он подписывал совершенно секретные бумаги, не подымая головы и изредка задавая вопросы, на которые я, простой солдат, естественно не мог почти никогда ответить. Ибо те документы-то готовил не я, после «десятилетки», а мои товарищи майоры. После академий и военных училищ.
Он тогда медленно подымал свою крупную голову, морщил свой нос картошкой и, с минуту пристально вглядываясь в мое лицо, тихо цедил:
–Идите, сержант. И вызовите ко мне майора такого-то.
В гулком кабинете бывшего купеческого дома с высоченными потолками его низкий голос всегда приобретал какой-то потусторонний, мистический оттенок, мне в нем слышалась какая-то скрытая угроза и оттого он всегда вызывал во мне какую-то глубокую, внутреннюю дрожь.
Его слабостью было то, что было слабостью всей Советской Армии: он пил.
Вечером, часов в двадцать по Москве, его трудовой день заканчивался и он, нахлобучив широкую свою фуражку на самые глаза, цепко удерживая ладонью витые перила, едва держась на ногах, медленно спускался по широкой каменной лестнице бывшего купеческого особняка вниз, где под вековыми каштанами давно ждала его служебная черная «Волга». В эту самую минуту я, ровно к восьми вечера, шел в кабинет своего шефа, подполковника, с отчетом всего отдела за сутки службы. И примерно на лестничной площадке второго этажа мы с полковником З. почти всегда встречались.