Элиан сидел. В черном кресле, таком же удобном, как его трон в кабинете. Напротив – Серон. Его куратор из госбезопасности. Невозмутимое, серое лицо. Голос тихий, но весомый. Звон бокалов. Ненавязчивая музыка. Все было калибровано. Идеально.
– Ваша кампания с детьми – это шедевр, Элиан, – Серон отрезал кусок кровавого стейка. Нож скользнул по мясу бесшумно. – Чистая работа.
Элиан чуть заметно кивнул. Недвижно. Он отпил красное вино. Вкус – терпкий. Сложный. Как игра.
– Индекс тревожности – на максимуме. Про реформу никто и не вспоминает. Ни слова. – Серон поднял взгляд. В его глазах – что-то вроде уважения. Холодного. Функционального. – Гарант лично просил передать благодарность.
Элиан принял похвалу. Как должное. Он не чувствовал триумфа. Просто удовлетворение. Часовщик, чьи шестеренки работают безупречно. Он был на своем месте. На вершине. В его мыслях уже выстраивались новые цепочки. Бюджеты. Миллионы. Расширение влияния. Следующие ступени. В его иерархии.
Он поднял бокал. Рука в безупречно сидящем пиджаке. В ней – власть. В ней – контроль.
Телефон. На столе. Едва заметный. Он вибрировал. Тихо. Тревожно. Сигнал. Аномалия.
Элиан опустил бокал. Недовольно. Очень легко. Имя на экране: «Лира». Он посмотрел. На источник помех.
«Где Лео? Он не отвечает».
Раздражение. Тонкое. Как укол статического электричества. Опять ее паника. Он не прерывал разговора с Сероном. Просто протянул руку. Быстро напечатал ответ. Функционально.
«Наверное, у друзей. Переходный возраст. Не накручивай себя».
Он отложил телефон. В сторону. Мысли о сыне мгновенно вытеснились. Как лишние данные. Обсуждение многомиллионных бюджетов. Следующий проект. Следующая вершина.
Он был в своем мире. На вершине. И в этом мире. Идеальном. Калиброванном. Не было места для мелких семейных тревог.
Он был Богом.
***
Мелкий, противный дождь сыпал без остановки. Не стеной, а тысячью ледяных игл, пронизывающих воздух. Лео стоял под козырьком подъезда. Старый, обшарпанный бетон нависал над головой, пахнул сыростью, затхлостью, чем-то вроде мокрого картона. Тусклый свет из окна первого этажа желтил грязные лужи на асфальте. Ни панорамных окон. Ни услужливых официантов. Только холод. И запах мокрого асфальта, и сырости из подвала.
Он чувствовал его. Холод. Но он был готов. Внутри, наоборот, горел огонь. Тот самый, горячий. Мобилизация. Он не боялся. Отец бы одобрил.