Элиан отложил планшет. Свет в комнате погас, остался только тусклый ночник, делавший тени густыми и вязкими. Он сел.
– Лира, это всего лишь школьная самодеятельность. Не нужно придавать этому такое значение. Ты излишне эмоциональна.
Последние слова. Его обычный инструмент. Скальпель, которым он всегда пытался вскрыть ее чувства и объявить их дефектными. Но не сегодня.
– Ты слышал его за ужином? – она не повысила голос. Она просто смотрела на него. Прямо. – Он говорит твоими словами. Он думает твоими методичками. В нем не остается ничего своего.
На его лице проступила тонкая трещина защитной реакции.
– Я не защищаю его. Я его иммунизирую. – Голос стал жестче, приобрел металлическую нотку, которую она слышала на его совещаниях. – Я калибрую его операционную систему, чтобы она могла противостоять хаосу реального мира. Моя работа, нравится тебе это или нет, обеспечивает целостность всего нашего протокола.
Он почти верил в это. И в этот момент она почувствовала не гнев. Не обиду.
Жалость.
Глубокую, почти материнскую жалость к этому сильному, умному человеку, запертому в собственной идеальной системе. Он смотрел на сына и видел лишь переменную, которую нужно обезопасить от внешних угроз.
– Твоя работа не спасает, Элиан, – ее голос стал еще тише, но звенел в мертвой тишине спальни. – Она ампутирует. Ты отрезаешь ему все, что делает человека живым: сомнения, ошибки, боль… любовь. Ты выращиваешь идеального солдата для своей войны. Но так он перестает быть нашим сыном.
***
Тишина. Но не та. Не его.
Эта тишина была чужой. Враждебной. Она исходила от стены, к которой отвернулась Лира. Ее спина – ровная, напряженная линия под тонкой тканью ночной рубашки – была декларацией. Стена. Непробиваемая. Глухая.
Элиан лежал, глядя в гладкую, лишенную деталей поверхность потолка. Пустота. Идеальная пустота, которая обычно помогала думать, сейчас казалась бездонной. Он не мог уснуть.
Низкочастотный фон неудовлетворенности.
Он нашел брешь в своей защите. Но дело было не в ней. Не в Лире. Он давно занес ее в категорию фонового шума. Некалибруемый эмоциональный фон, который проще игнорировать, чем пытаться исправить. Ее слова, ее молчаливые упреки – просто помехи в эфире. Он их фильтровал.
Нет. Его беспокоил другой сбой.
«Ампутирует».
Это слово, брошенное ею, застряло в голове. Глупое, патетичное. И неточное. Оно цеплялось за другую мысль. За рассказ Лео за ужином.