1933 год. Берлин.
Когда Гитлер пришел к власти, даже отец Рудольфа – ярый ненавистник власти – на миг поверил, что этот человек с истеричными жестами и гипнотическим голосом действительно послан свыше.
Германия дышала на ладан. Униженная Версалем, разоренная кризисами, она жаждала мессии. И вот он явился – в кожаном пальто, с обещаниями вернуть «кровь и почву», поднять страну с колен.
Первые шаги нового канцлера казались чудом:
«Контрибуции? Больше нет!» – Гитлер демонстративно отказался от выплат, и толпы ликовали.
«Работа для каждого!» – на месте развалин выросли заводы «Круппа» и «Мессершмитта», где ковалось новое оружие.
«Хлеб вместо марксистской плесени!» – очереди за супом исчезли, а в магазинах появились колбасы и настоящий кофе.
Но кто тогда думал о завтрашнем дне? Германия пьянела от надежд. По воскресеньям семьи шли в кино – перед сеансом крутили ролики, как фюрер целует детей. Женщины крестились: «Бог услышал наши молитвы!».
Рудольф Штафф больше не чувствовал запаха гари. Когда-то, в первые недели службы в Биркенау, его рвало от смрада горящей плоти. Теперь он спокойно жевал бутерброд, наблюдая, как черный дым клубится над крематорием. «Это просто печи, – твердил он себе. – Как на отцовской хлебопекарне. Только вместо булок – зола унтерменшей.»
Геббельс был прав: мир должен был стать чистым. Как лабораторный стол. Как стерильный хирургический инструмент. Евреи, цыгане, славяне – это биологический мусор, ошибка природы. Так ему объяснили. Так он хотел верить.
Но по ночам… О Боже, эти ночи.
После смены он выпивал шнапс литрами – вместе с другими охранниками. Они смеялись над похабными анекдотами, пели похабные песни, нарочно громко, чтобы заглушить другое – те тихие всхлипы, что жили в их сердцах.
А потом приходили сны.
Девочка в полосатом рваном платье, которую он лично отправил в «душ». Старик, целующий ему сапог перед расстрелом. Горы детских ботинок у склада…
Утром Рудольф просыпался с трясущимися руками. Но стоило натянуть форму, взять в руки пистолет – и мир снова становился простым.
Рудольфу на данный момент было двадцать лет. Он был идеал арийской расы: высокий, золотистыми волосами, будто сошедший с плаката «Гитлерюгенд», с холодными голубыми глазами, в которых светилась слепая вера. Его называли «типичный ариец» – ни капли чужой крови, ни тени сомнения.