Можно было подумать, что через эту степь прошла недавно орда татар или какая-нибудь вольница и оставила по себе память в образе этих виселиц.
Возле колодца, где работал Степан, никого, за исключением тяжчика[6], – приземистого мужичка с бородкой клином и с мешком вместо зонта, – никого не было. Тяжчик ходил вокруг аккуратно сложенных клеток желтого камня и считал их.
Надя подошла вплотную к колодцу, мельком заглянула в его круглое окошко (отверстие), содрогнулась и, вся промокшая, усталая и потная, прислонилась к снастям.
Тяжчик заметил ее и спросил:
– Чего тебе?
– Степан тут работает? – спросила она, барабаня зубами.
– Их много тут Степанов.
– Степан Прохоров.
Тяжчик внимательно посмотрел на ее бледное, намоченное дождем лицо, на блестящие глаза и осторожно процедил:
– Тут… А ты кто будешь?
– Племянница его… Дочь приемная…
– Гм!
Тяжчик насупился.
– Можно видеть его? – спросила Надя, и голос ее дрожал и обрывался.
Тяжчик молчал.
– Можно видеть его? – повторила Надя упавшим голосом.
Она прочитала уже ответ на мрачном лице тяжчика. Но слабая надежда не покидала ее.
– Да ты разве ничего не знаешь? – процедил по-прежнему осторожно тяжчик.
– Не знаю.
– Нет его тут больше.
– Как?
– Да так. Умер. Убило его, – проговорил скороговоркой и недовольным тоном тяжчик.
Он предвидел, что пойдут слезы, причитания, и хотел по возможности сократить все это.
– Убило?
Надя не хотела верить.
– Скоро месяц будет. Во всех «вестниках» об этом пропечатано было. Как только его убило, его сейчас же в анатомический покой повезли, а потом на новое кладбище.
Надя всем телом прижалась к снастям, чтобы не упасть, заплакала и залепетала:
– Дяденька, милый, дорогой. Что я без тебя делать буду? Пропа-ду-у.
Плач ее все увеличивался и перешел в истерические вопли, в которых совершенно пропадали ее причитания.
– О-о-о! – разносил ветер далеко по степи ее вопли.
Канат, погруженный в колодезь и прикрепленный к барабану[7], вдруг задрожал. Снизу подавали сигнал.
Тяжчик, глядевший на Надю не то с состраданием, не то с озлоблением, подошел близко к колодцу и сказал ей:
– Пусти.
Надя посторонилась, грохнулась недалеко от колодца на «четверик», закрыла лицо руками и зарылась головой в колени.
Тяжчик плюнул на свои шершавые мозолистые руки, схватился за вырло[8], навалился на него брюхом и стал вместе с ним описывать, как цирковая лошадь, круги.