Здесь этот сад был. Клубника была. А он лежал в пыли чужого рая, призрак у перил, наблюдающий за воплощением своей же мечты. И мечта эта принадлежала другому.
Он наблюдал, затаив дыхание. Они закончили с клубникой, поднялись. Настя взяла его под руку, и они пошли по дорожке к дому. К этому дому. Саша видел, как легко они шли, как их плечи соприкасались, как они перебрасывались словами, смеялись. Он видел, как Настя что-то сказала, и он рассмеялся – его настоящим смехом, который Саша почти забыл. Смехом человека, который не знает горя.
Они скрылись внутри. Саша остался один на террасе, дрожа, хотя солнце припекало. Его мир был хрущевкой, тоской и часами-проклятием. Их мир – был воплощением всех их «когда-нибудь». Здесь не было погибшего ребенка. Не было пьяного депутата. Не было разбитой скорой. Здесь он был целым. И она – счастливой. С ним.
Мысль пришла внезапно, ясная и страшная: Убрать его.
Она была бы свободна. Одна. И он, настоящий он, мог бы… занять его место. Ведь он же он, по сути? Тот же человек, только… прошедший через ад. Разве она почувствует разницу?
Образ всплыл мгновенно: он подкрадывается к двойнику сзади, когда тот один. Камень? Тяжелая ветка? Он представлял, как тело падает на идеальную траву. Как кровь, алая, как клубника, растекается. Как он прячет тело… Потом он входит в дом. Настя оборачивается: «Саш?» Он улыбается ее улыбкой. «Я здесь, солнышко». Идет к ней. Обнимает.
Они в ванной. Настя моет Булочку после прогулки под дождем. Собака скулит, отряхивается. «Саш, держи ее!» – смеется Настя, пытаясь намылить собаку. Он пытается удержать вертлявую Булочку, сам весь мокрый. «Она же как угорь!» – возмущается он. «Ты же сильный!» – поддразнивает Настя. «Сильный, но не всесильный!» – парирует он, ловя собаку. Вода, пена, смех. Запах мокрой шерсти и ее шампуня. Простое счастье.
Разве он мог убить человека в таком мире? Разве мог принести насилие в этот сад? Осквернить её счастье смертью? Даже ради… своего счастья?
Отвращение к самому себе поднялось волной. Он сглотнул ком в горле. Нет. Не мог. Это было бы не спасением, а новым падением. Он убил бы себя. Ту версию себя, которая выиграла. Которая сохранила все самое дорогое. Он стал бы монстром. И Настя… если бы узнала правду… возненавидела бы его.
Но искушение не отпускало. Оно шептало: