Мы сидели на каменном ограждении у меня, пили дешевое вино из пластиковых стаканчиков (о, святотатство!) и болтали. Кармен рассказывала о своих пяти братьях в Гвадалахаре, о жадном хозяине «Солеады», который считал каждую каплю воды в бассейне, о смешных случаях с гостями. Я делилась… ну, в основном, победами над пылью и открытиями вроде: «Представляешь, флакон «Венера» на самом деле отлично оттирает пятна от кофе!». Кармен хохотала до слез.
«Dios mio, Элли! Ты превращаешься в монашку этого своего храма чистоты! – воскликнула она как-то. – Тебе срочно нужна встряска! Жизнь – не только протирание пыли!»
Город Сан-Лючио после поселка вилл казался другим миром. Не убогим, но… настоящим. Яркие, выгоревшие на солнце домики, запах жареной рыбы и специй, громкая музыка из открытых дверей, дети, гоняющие мяч по пыльной улице. После стерильного великолепия «Мареа» и его соседей здесь была жизнь – шумная, чуть потрепанная, пахнущая морем и тамалес. Я любила эти поездки: купить свежих фруктов на рынке, выпить крепчайшего кофе в крошечной cafetería, просто понаблюдать за людьми. Это напоминало, что мир существует за высокими воротами и идеальным паркетом.
Энцо, мой верный поставщик и единственный регулярный контакт с внешним миром (не считая Кармен), относился к моим вылазкам в город с отеческой снисходительностью. «Ты, chica, не забывай, кто твой босс, – ворчал он, загружая в грузовичок мои скромные покупки. – Красота тут обманчива. А остров – маленький». В его словах всегда чувствовалось невысказанное предостережение, но я старалась не задумываться. После двух месяцев тишины и порядка, дружба с Кармен и глоток настоящей жизни в городе казались бесценным подарком.
Возвращаясь на виллу после выходного дня, я каждый раз ловила себя на контрасте. Грузовичок Энцо въезжал в мир безупречных дорог, белоснежных стен, немых как сфинксы охранников на въезде в поселок. Воздух здесь был другим – фильтрованным, лишенным навязчивых запахов города. Тишина обволакивала, как бархатный саван.
Я выгружала свои пакеты, здоровалась с молчаливым дикобразом в вестибюле и шла по сияющим полам в свою комнату. За окном бушевали тропики, сверкал океан, но внутри «Мареа» снова воцарялся знакомый, почти гипнотический порядок. И странное чувство: после шума города и смеха Кармен, эта роскошная тишина вдруг начинала казаться не умиротворяющей, а… звенящей. Как натянутая струна перед ударом. Я отряхивала сандалии от городской пыли у порога, чувствуя, как вместе с ней смывается кусочек той, другой, шумной жизни.