Волна… чего-то… не силы, а искажения, вырвалась из эпицентра. Она была видимой – как дрожащее марево, волна сжатого, искривленного пространства. Она прошла сквозь пульты, сквозь оборудование, сквозь людей.
Клаус увидел, как доктор Хеллер, бросившийся к рубильнику, вдруг замер. Его фигура на мгновение раздвоилась, словно наложились два кадра пленки, смещенных друг относительно друга. Потом он просто… растворился. Не исчез – его контуры расплылись, растеклись, как чернильная клякса в воде, и в следующее мгновение его не стало. Пустота.
Рядом стоявший лаборант вскрикнул – не от боли, а от ужаса. Его рука, протянутая к экрану, стала прозрачной, а потом начала раскручиваться по спирали, как лента, растворяясь в воздухе. Его крик оборвался, когда спираль добралась до его головы.
Оборудование взрывалось, плавилось, корчилось, как живое. Металлические поверхности покрывались инеем или раскалялись докрасна за секунды. Провода сплетались в невозможные узлы сами по себе. Воздух звенел от невыносимого визга – звука рвущейся ткани реальности.
Клаус стоял в эпицентре хаоса. Волна искажения прошла сквозь него. Он почувствовал жгучую боль в каждой клетке, как будто его тело пытались разобрать на молекулы и собрать заново в другом порядке. В глазах поплыли черные и цветные пятна, и в них мелькали обрывки видений: те самые циклопические руины, шевелящиеся тени в углах, которые теперь были не галлюцинациями, а частью прорвавшейся туда реальности. Но он не исчез. Не растворился. Артефакт… защитил его? Или просто резонировал с ним?
Свист аварийной сирены слился с воем искаженного пространства. Красный свет аварийного освещения залил кошмарную сцену: дым, пар, расплавленный металл, безумно вращающиеся механизмы и… пустые места там, где секунду назад были люди. Трое исчезли бесследно. Еще двое бились в конвульсиях на полу, из их глаз, ушей и рта текла черная, как нефть, жидкость. Остальные в ужасе метались или замерли, парализованные страхом.
Клаус упал на колени, уткнувшись лбом в холодный металл пола. Его рвало. Не пищей, а чем-то черным, маслянистым. «Шепот» в его голове превратился в оглушительный рев торжествующей Бездны. Он проиграл. Его амбиции, его гениальная идея обернулись катастрофой.
Но сквозь тошноту и ужас пробивалось другое чувство. Не раскаяние. Понимание. Он заглянул в бездну, и бездна заглянула в него. Он коснулся истинной природы Артефакта. И это знание, страшное и пьянящее, уже нельзя было вычеркнуть. Он поднял голову. Сквозь клубы дыма и дрожащее марево искаженного воздуха он видел «Сердце Йотунхейма». Оно лежало нетронутое посреди разрушения. Темное. Холодное. Незримо пульсирующее. И в его глубине, ему казалось, мерцал огонек… удовлетворения?