И тут разум сделал следующий головокружительный пируэт. А что если… эти две фразы – «Именем Бога» и «Именем антибога» – не противоречат друг другу? Что если они – как две стороны одной медали? Внешняя и внутренняя стороны единого, парадоксального смысла?
Мир двойственен. У всего есть лицевая сторона и изнанка. У света есть тень. У святости – искушение. У Бога – Его Тень, Его Отрицание, которое, тем не менее, является частью Его же непостижимого Замысла.
Ругательство Меровингена – идеальное воплощение этой двойственности. Внешняя сторона – грязь, похабщина, низменные инстинкты, бунт против всякой чистоты и порядка. Это сторона «антибога», сторона разрушения.
Но есть и внутренняя сторона. Она скрыта за потоком нечистот, но она есть. Это изначальное «Nom de dieu». Имя Бога. Божественное присутствие, которое остается чистым и священным, даже когда облекается в самые грязные одежды, даже когда произносится в контексте бунта и отрицания. Более того – возможно, именно через это отрицание, через это погружение в грязь и хаос, Божественное и проявляет себя наиболее полно, испытывая свои границы, играя со своей Тенью?
Сознание, не видящее этой двойственности, обречено вращаться по кругу, захваченное либо одной стороной, либо другой. Большинство видит только внешнюю грязь, отшатываясь или цинично упиваясь ею. Немногие фанатики пытаются видеть только внутреннюю «святость», игнорируя внешнюю форму.
Но истинный Зрячий, тот, кто прошел через пересборку, кто заглянул в бездну ругательства и не утонул в ней, – прозревает обе стороны одновременно. Он видит Божественное, сияющее сквозь грязь. Он слышит Имя Бога, звучащее в самой сердцевине богохульства. Он понимает, что чистота и скверна, порядок и хаос, Бог и Его Тень неразрывно связаны в этом безумном танце бытия.
И тогда формула перестает быть проклятием. Она становится… мантрой иного порядка. Не призывом к чистоте, но признанием тотальности бытия, включающего в себя и бордель, и дерьмо, и святость Имени. Она перестает пожирать сознание, потому что сознание само расширяется, чтобы вместить этот парадокс.
«Nom de dieu de putain de bordel…» – шепчет он теперь уже без страха. Не как раб формулы, но как посвященный в ее тайну. Тайну единства противоположностей. Тайну, которую, возможно, и пытался поведать скучающий Меровинген между бокалом бордо и очередной перестрелкой в Матрице. Тайну Имени Бога, звучащего даже на самом дне бытия.