Ничего не ответив, Лукерья, надменно задрав нос-пуговку, отошла от Ольги Федоровой.
Паром подходил к берегу. Лукаво улыбаясь, Ольга покосилась на Никиту, продолжавшего задумчиво смотреть куда-то вдоль берега, тихо промолвила:
– Чего, соколик, пригорюнился? Женился бы лучше да пригласил на свадьбу. Выпили бы мы за все старое, узелок завязали бы и бросили бы его в реку. А то ведь и мне больно, и тебе невесело.
Проговорив это, она прошла мимо Никиты, молча села в рессорный ходок и даже не взглянула, как Никита, поддерживая за недоуздок поджарого иноходца, пошел первым с парома.
Трифон Аркадьевич весело балагурил с мужиками, позабыв и про свою конюшню, и про Ольгу. Покачнувшись от толчка парома о берег, он присвистнул и заторопился к тройке. Пока он выводил тройку на берег, Никита уже ускакал.
Когда выехали на степную дорогу, Трифон Аркадьевич снова присвистнул, натянул вожжи и, пустив тройку крупной рысью, заговорил:
– Гляди-ка, Оля, день-то какой занимается! А свежесть-то от земли какая! Вся тварь живая радуется. Птички – и те, видишь, как поют и ныряют в черемухе? Самая что ни на есть пора. М-да. То ли дело степной простор! А что твоя тайга? Там еще буранчики посвистывают, медведи лапу посасывают, снега такие, что утонешь и земли не хватишь. Оставалась бы в Курагиной да и жила в свое удовольствие!..
– Не петушись, дядя, – хмуро обрезала Ольга. – В канаву еще завезешь да вытряхнешь. У тебя ведь духу хватит. А тайга… что тайга? Тайга любит сильных. А если человек слабый – тайга ему мачеха. Дует на тебя, шумит, ревет, пугает зверем, воет, – тебе в тайге не жить. А вот я люблю ее. Буреломы, ключи, золотоносные жилы, шурфы, – среди них родилась и выросла. В самом сердце засела у меня тайга! А жизни другой и знать не хочу. Тайгу я полюбила, когда вот еще с такими косичками бегала хвостом за тятей.
Ольга говорила в каком-то раздумье, точно она не с Трифоном Аркадьевичем разговаривала, а сама с собой.
Трифон Аркадьевич морщился, покряхтывал и не рад был, что завел разговор о тайге. «Теперь она меня проберет до костей», – думал он и, чтобы не слушать упреков племянницы, присвистывая, гнал тройку.
Щурясь, Ольга смотрела, как лучится золотистое утреннее солнце, как на колокольцах под дугою пляшут золотые зайчики. Бряцая, гремел на ухабах рессорный ходок, и весенняя бурая пыль бежала дымком за тройкой…