Он приближался медленно, так медленно, что каждый его шаг отзывался в ней пульсирующей волной предвкушения, и в этой неторопливости было нечто куда более устрашающее, чем любая поспешность – уверенность хищника, знающего, что жертва уже не убежит, что она и не хочет убегать, что она замерла в ожидании, как зайчик перед удавом, парализованная страхом и чем-то еще, чем-то куда более опасным.
Он опустился перед ней на колени с такой естественной грацией, будто это было его законное место, и его большие, сильные руки легли на ее бедра, обжигая кожу даже через тонкий шелк, а его дыхание – горячее, прерывистое, почти болезненное – обжигало ее живот, когда он прижался губами к этой трепещущей плоти, вдыхая ее аромат так глубоко, будто хотел запечатлеть его в своей памяти навсегда, до самой смерти.
– Ты не представляешь, – его голос был низким, хриплым, пропитанным такой необузданной жаждой, что ее колени дрогнули, – как долго я мечтал сделать это снова.
Его губы двигались по ее коже с благоговением, с которым верующие прикасаются к священным текстам – требовательно, оставляя после себя невидимые следы, которые жгли куда сильнее, чем любые метки, потому что это были не просто отметины собственности, а что-то более глубокое, более личное, более интимное, что проникало под кожу, в самые потаенные уголки ее души.