– Эмми? Что там? Где мама? Кейт первой взорвалась. Она швырнула записку на паркет, как будто она обожгла ей пальцы.
– Не может быть! – ее голос сорвался на крик. – Это ложь! Мама не могла… Это подделка! Она не могла просто… уехать! И это… – Она резко повернулась, ткнув пальцем в сторону Лили, которая испуганно прижалась к ноге Эмили. – Это… папочка? Правда? Она не… твоя? Слово твоя прозвучало как плевок. Лили всхлипнула, инстинктивно почувствовав ненависть, направленную на нее.
– Кейт! – резко оборвала Эмили, обнимая Лили за плечи. – Не кричи на нее! Она ничего не понимает!
– А что она должна понимать?! – Кейт зашипела, ее глаза метали молнии. – Она причина! Из-за нее все! Мама сбежала из-за нее! Из-за этой… ошибки!
– Кейт, хватит! – Джеймс нашел наконец голос. Он прозвучал хрипло, но властно. – Замолчи. Сейчас же.
Он поднял записку с пола, его рука дрожала. Боль, которую он испытывал, смешалась с яростью – и не только на Ванессу. На Кейт. На этот немедленный, жестокий удар по самому беззащитному. Он посмотрел на Лили. Девочка смотрела на него снизу вверх, полными слез глазами, губы дрожали.
– Папочка? – она прошептала. – Мама… не вернется? Она… не любит меня? Вопрос, полный детской боли и непонимания, пронзил Джеймса насквозь. Он увидел в ее глазах не просто страх потерять мать, а зарождающееся чувство вины. Вины за то, что она… есть. «Не твоя…» Слова записки снова вспыхнули в мозгу. Но глядя на это маленькое испуганное лицо, на доверие в этих глазах, обращенных только к нему, вся ярость, весь стыд, вся несправедливость мира вдруг сжались в одну титаническую, кристально ясную волю. Он опустился на колени перед Лили, отстранив Эмили. Его большие руки мягко обхватили ее хрупкие плечи. Он посмотрел ей прямо в глаза, стараясь, чтобы его голос звучал твердо, несмотря на ком в горле.
– Слушай меня, Лили-Белль, – сказал он, называя ее своим особым ласковым именем. – Мама… у мамы проблемы. Серьезные. И ей нужно время. Очень много времени. Но это *ее* проблемы. Ты… – он сделал паузу, вбирая воздух, – ты – моя дочь. Моя прекрасная, умная, любимая дочь. Понимаешь? Моя. Никто и никогда не заставит меня думать иначе. Я твой папа. И я никогда тебя не оставлю. Никогда. Ты здесь дома. Это твой дом. Мы твоя семья. Я, Эмили… – он бросил быстрый, предупреждающий взгляд на Кейт, которая стояла, скрестив руки, с лицом, застывшим в каменном презрении, – …и Кейт. Мы здесь. Все будет хорошо. Я обещаю. – Он потянул ее к себе, прижимая к груди, чувствуя, как ее маленькое тельце дрожит от подавленных рыданий. Он закрыл глаза, вдыхая запах ее детского шампуня, смешанный со слезами. Его собственные слезы наконец прорвались, горячие и соленые, катясь по щекам и капая на ее светлые волосы. Его волосы. Его дочь. Клятва была дана. Не Ванессе, не миру, а этой маленькой девочке, ставшей невольной заложницей чужого предательства. В этот момент, среди осколков его брака, его доверия, его прежней жизни, он сделал выбор. Выбор отца. Эмили стояла рядом, плача беззвучно, одна рука бессознательно легла на плечо отца. В ее глазах читалось смятение, жалость к отцу, к Лили, и глубокая, неосознанная тревога за будущее. А Кейт? Кейт отвернулась. Ее плечи были напряжены, кулаки сжаты. Она смотрела в пустоту за окном, где час назад стояла машина ее матери. На ее лице не было слез. Только холодная, беспощадная ненависть. Не к матери, сбежавшей. А к маленькой девочке, которую отец так крепко обнимал. К ошибке. К чужаку, разрушившему их мир. И в тишине, нарушаемой только всхлипываниями Лили и тяжелым дыханием Джеймса, эта ненависть висела в воздухе, как грозовая туча перед ударом молнии.Дождь стучал по крыше особняка Харперов в престижном пригороде Сиэтла, словно пытаясь смыть грязь скандала, но безуспешно. Прошло три дня. Три дня хаоса, слез и оглушительной тишины, где раньше звучал смех. Воздух в доме был густым от невысказанного горя, гнева и растерянности. Джеймс Харпер сидел на краю дивана в гостиной, стиснув виски пальцами. Перед ним на столе из темного дерева лежал распечатанный конверт – короткое, жестокое письмо от Ванессы, пришедшее сегодня утром.