С самых первых и, вероятно, не самых простых дней жизни у котёнка сохранилась привычка разминать лапами что-нибудь мохнатое и обсасывать ворсинки. Вероятно, ему пришлось рано отлучиться от кошки-матери. Ещё одним следствием тяжёлого кошачьего детства была его манера еды. Он не просто ел, он даже не наедался до отвала, он ел как в последний раз, стараясь проглотить всё без остатка, что было в его миске. После того, как он съедал сколько мог и даже чуть-чуть больше, он отходил от чашки и направлялся к дивану. При этом идти ровно он не мог, его ощутимо утягивало в сторону. Он неспешно и тяжело ступал своими мягкими лапами, медленно облизывался, глаза были лишь полузакрыты и только щурились. Так он подходил к дивану и, как сражённый пулей, падал на покрытый ковром пол. Он не ложился, а именно падал. Все его четыре лапы одновременно расслаблялись, и переполненное едой брюхо в одно мгновение оказывалось на паласе. Вытянувшись на полу во всю длину, он закрывал глаза и начинал тихонько и крайне довольно мурлыкать. Полежав некоторое время, он неохотно поднимался и начинал умываться. Нужно сказать, что кот был абсолютно всеяден. Он ел всё, что ему давали: кашу, картошку, даже огурцы и перец. К зиме он отъелся так, что стал похож на раздувшийся бочонок. Несмотря на хорошую кормёжку, кот имел и дурную привычку проверить, нет ли на столе ещё чего-нибудь съестного, и при случае утаскивал оставленную еду. Но нужно отдать ему должное, никогда не прятался и не сбегал, если попадался.
Ничем не брезговал кот, ни от чего не отказывался. Но была у него особая любовь к особой еде. Однажды утром мы пришли на кухню и увидели на полу перевёрнутую чашку. В ней лежали принесённые женой из церкви просфоры. Но на полу просфор не было, кот съел их все до единой, осталось только немного крошек. Мы удивились, что кот съел такое непримечательное кушанье. Сначала мы подумали, что плохо его покормили, и он от голода схарчил всё, что смог найти. Но в последствии, если кот оставался дома, а просфоры находились в месте его досягаемости, он непременно находил их и съедал все до последней. При этом степень его сытости никак не влияла на желание отведать освящённого хлеба. За это мы, шутя, стали называть его православным котом. Но, как выяснилось, не хлебом единым живилась кошачья душа. Как-то на Пасху мы оставили кота дома и не убрали со стола крашеные пасхальные яйца и кулич. По возвращении домой нас ожидал сюрприз. Кот блаженно растянулся на полу и, распушив усы, мурчал. Кулич был объеден со всех сторон. Видимо кот съел, сколько смог, и умять больше уже был не в состоянии. Яйца, вернее то, что от них осталось, были разбросаны на полу. Кот, чтобы добраться до содержимого яиц, сбросил их со стола, скорлупа треснула, и он ухитрился выесть съедобную часть. Так кот отметил Пасхальное воскресение.