Они двинулись по коридору. Стены по бокам, освещенные их фонарями, не отбрасывали теней. Совсем. Пространство было плоским, как декорация. А Фигура Без Лица… Она была *везде*. Не двигаясь, не меняясь, ее контур проступал то на одной стене, то на другой, как будто они шли мимо множества ее проекций. Все «лица» были обращены к ним.
Глеб дышал часто и поверхностно. – Кира… Я… не помню, как выглядел Бармин. Его лицо… оно просто исчезло из головы. Как картинку стерли.
– Держись, – сквозь стиснутые зубы прошептала она, чувствуя, как и ее собственные воспоминания о вчерашнем дне становятся туманными, как сон. Дом требовал плату за их присутствие. Плату памятью. – Держись за *сейчас*. За этот камень. За эту дверь.
Они подошли к источнику белизны. Кира толкнула дверь плечом.
Комната была огромной, когда-то, видимо, бальной залой. Но теперь ее заполнял кошмар алхимика. Гигантские, причудливо изогнутые стеклянные трубки, словно органы какого-то кристаллического чудовища, тянулись к высокому потолку. Медные котлы, покрытые зеленой патиной. Столы, заваленные пожелтевшими чертежами, тиглями, странными инструментами, похожими на хирургические. И в центре – массивная каменная тумба, на которой стоял сложный аппарат из линз и призм, нацеленный в большое, круглое, абсолютно черное зеркало на стене напротив. Аппарат был поврежден – одна из главных линз треснула, как паутина.
Но главное было не это. Главное был *свет*. Он исходил не от ламп, а из самого *воздуха*, из стен, из аппарата. Густой, молочный, *одуряющий* свет, который заполнял комнату, стирая глубину, делая все двухмерным, нереальным. И в этом свете не было ни единой тени. Совсем.