В день приезда из Москвы Ларионов подписал приказ о постановке в лагпункте пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь». Он знал, как чувствительна Вера к его обещаниям, и поскорее хотел ей сообщить о том, что пьесу ставить они точно будут.
– А этот Шекспир, он что, тоже еврей? – Губина с интересом разглядывала на столе Ларионова книгу.
Ларионов посмотрел на нее с загадочной улыбкой.
– Нет, товарищ Губина, англичанин, – подписывая приказ, ответил он.
– Тоже контра. – Губина вздохнула.
– Не вполне. – Ларионов протянул Губиной подписанный лист. – Ему выпало жить в семнадцатом веке. В противном случае, думаю, он был бы сейчас уже вашим подопечным.
– Так он давно помер! – протянула Губина.
– В традиционном понимании смерти, – ответил Ларионов, не в силах скрыть иронию, но и симпатию к Губиной.
– Это как? – Губина выпучила глаза. – Он был чернокнижник, что ли?
–Ну, в том смысле, что он обладал «черным юмором», да,– засмеялся Ларионов.– Вот послушайте: «Впрочем, жизнь наша порой так похожа на сон, что где в ней вымысел, а где реальность, разобраться не всегда легко»[1].
– Сильно закрутил, – заключила Губина, задумчиво качая головой.
– Я думаю, вы понимаете, что физиологическая смерть большого писателя не означает абсолютного забвения, – ухмыльнулся Ларионов.
– Понимаю, товарищ комиссар, – вымолвила Губина. – Это как смерть Ильича. Вот умер Ильич, а в наших сердцах он живет вечно!
Ларионов вздохнул, вспоминая кунцевское застолье, жуткий зиккурат и шутки Берии.
– Да, что-то вроде того.
Выходя от Ларионова, Губина ощутила страстное желание участвовать в постановке. Она твердо решила поговорить с Верой о возможности если не сыграть роль, то присутствовать на репетициях. Последнее и так вменялось ей в должностных инструкциях начальника третьего отдела «по духовно-просветительской и идеологической работе с контингентом».
Было стыдно говорить с Верой о спектакле, но Губину охватило волнение от того, что она услышала от Ларионова. Скрытое стремление к возвышенному не могло найти реализации в скудной, одинокой лагерной жизни, так что слова Шекспира произвели неизгладимое впечатление. Губина с удивлением подумала, как она могла дожить до сорока пяти лет и не прочитать ни одной книги кроме тех, что полагалось читать по велению партии. Приоткрыв завесу в великую литературу, Ларионов выпустил джинна из сосуда: джинном были скрытые мечтания Губиной, а сосудом – ее испуганный, одинокий, убогий, утрамбованный кем-то когда-то разум. Так начался путь товарища Губиной к великой литературе. Именно такая формулировка возникла в ее воображении, когда она вышла из избы Ларионова.