Она не пыталась играть чувствами, как то рисовали многие женщины в лагере, или размахивать перед носом красного комиссара кумачовым плащом. В ее нынешнем поведении не было умысла или расчета. Вера, как и всегда, лишь поддавалась инстинктам. И если в первые месяцы она испытывала к Ларионову враждебность, затем сострадание, а теперь тягу, то на каждом из этапов ее поведение было совершенно созвучно чувствам. И самым удивительным было то, что теперь эти три чувства слились воедино. Вера тянулась к нему, испытывая некую враждебность из-за прошлого, но искренне жалея Ларионова за все его муки.
Несколько раз на дню она меняла свое отношение и к нему, и к их связи. То, зажигая всех избыточной энергией, носилась окрыленная по лагерю, одновременно выполняя массу дел, проявляя активность и производительность во всем, к чему притрагивалась; то уходила в себя и страдала от его неустроенности и внутренних терзаний, которые было сложно не угадать; то оправдывала свою жестокость обидой, нанесенной ей Ларионовым в прошлом, уговаривая себя в справедливости пыток, которым его подвергала: приближаясь, обволакивая теплом и затем отстраняясь. Вера даже не могла понять, нарочно ли она его мучила или же ей нравилось быть желанной им, но недоступной.
Поначалу Вера хотела наказать Ларионова, исключив возможность полноценной близости, естественной между мужчиной и женщиной, вовлекая его в настолько тесную связь, что он не мог больше ни о чем помышлять весь день, кроме как о ней. Сейчас же, в особенности после их разговора под дубом, она чувствовала, что сама не может думать ни о чем, кроме Ларионова.
Но теперь, после осмысления его повышения и смирившись, что он через полгода или чуть более уедет из лагпункта и они больше никогда не увидятся, она приняла необратимость сближения ровно в той мере, в коей было невозможно полное соединение. Вера словно уговаривала себя: «Он часть моей души и моей жизни. Я желаю видеть его каждый день и час. Но после всего, что было сделано и сказано, и из-за того, что вскоре он уедет навсегда, даже самое сильное чувство не оправдает моего падения в его объятия. И раз уж счастью не суждено случиться, раз судьбой предрешена лишь вечная разлука, так пусть сохранится хоть достоинство. Любви быть не может – так пусть останется уважение».