Повисла тишина, в которой были неявно слышны голоса и шум дороги. Потом врач взяла трубку:
– Придётся ехать в больницу. Или кость, или связка – сказать трудно. Нужен рентген, МРТ, КТ.
– Господи, – Марина посмотрела на мужа и обратилась к врачу, – а куда? Куда ехать?
– Сколько лет? Пятнадцать? – Кажется, она спрашивала у Егора.
И он уточнил:
– Будет первого апреля.
– Взрослый парень. Повезём в Раухфуса на Восстания, Лиговский проспект, 8. Это хорошая клиника.
– Я поеду с братом, – сказал Даня, очевидно врачу.
– Конечно. Возьмите для сына пижаму, тапки, зубную щётку. Не факт, что его оставят, но на всякий случай, – доктор параллельно давала кому-то указания, – да, фиксируй, пожалуйста, плотнее к шине. Если мы уедем раньше, чем приедете вы, просто назовитесь, и вас к нему пустят.
– Хорошо. Спасибо доктор. – Марина быстро открыла шкаф.
– На здоровье.
– Мам, у меня сейчас батарея сядет, – телефон снова взял Данила, – если что – звоните Егору, он звук включил. И мы это… поехали.
* * *
Мы говорим с ним о смерти всю последнюю неделю. О его смерти, о моей, о смерти вообще. Но без страха и кокетства, без ложного величия, которое так часто приписывают этой строгой даме в чёрном. Просто как о событии, которому предстоит случиться.
– Так жаль, что я не успел разбогатеть. – Он полулежит на высоких мягких подушках, и маленькая прикроватная лампа подсвечивает его гладкую лысину.
– Почему? – Я отрываюсь от вязания и откладываю пряжу в сторону.
– Хотел написать завещание, но мне нечего завещать. – Он не шутит, а констатирует факт.
– Гм… – я задумываюсь, – у тебя же всё равно есть какие-то личные вещи, ты можешь распорядиться ими.
– А, – он легко машет рукой, – всё, что понравится, пусть забирают братья, ей я отдам отдельно, ну ты знаешь, а остальное… не раздавайте только кому попало, ладно? Вещи в детский дом можно отдать.
– Твои вещи уже совсем не детские.
Он ростом за метр восемьдесят.
– Вообще да.
Он смотрит на белую дверь, будто пытается найти там какой-то ответ. Я чувствую напряжение.
– Снова боли? Добавить? – показываю на кнопку дозатора.
– Мне страшно.
Глаза на его исхудавшем бледном лице кажутся огромными.
– Я знаю милый, знаю, – я чувствую, как у меня начинает дрожать голос, но приказываю себе успокоиться, – умирать – это страшно.
– Нет, – он с удивлением переводит взгляд на меня, – я не боюсь умереть, я боюсь НЕ умереть.