Косё… Господина?
Харада, который в этот миг опять пригубил воду, едва не сплюнул ее, не то от злости, не то от омерзения. Хмыкнул, заставил себя собраться и лишь покачал головой, всучая ковш обратно мальчишке. Грубовато: тот даже пошатнулся.
– Ты что-то попутал, малек. Нет у меня никаких господ. – Горечь во рту никуда не девалась. Харада вздохнул и, думая, что она уйдет со словами, закончил: – Ни тайи. Ни наместника. А Желтую Тварь я ненавижу.
Стоило обернуться, прежде чем произносить последнее: вдруг канбаку подошли именно теперь? Но Харада не стал. Во-первых, опять выпятил бы… благоразумие. А во-вторых – проклятье, как же он устал! Устал ходить вприглядку, словно псина, в которую вот-вот непонятно откуда швырнут камнем, устал озираться, прежде чем войти на рынок или в переулок. Устал от липнущего к зубам и подошвам «Как бы чего не вышло». Устал давиться своей… как это называют на Западе… такое умное, длинное слово? Амнистией, вот – жаль, родного варианта нет. Но Временный Император Юшидзу Ямадзаки, Желтая Тварь, чтоб ему собственный меч в задницу вошел, любит иноземные слова. И когда король арканцев – или как там звать жителей бывших провинций бывшей же Гирии – дружески посоветовал Желтой Твари, только-только разгромившему под столицей наместника Никисиру, помиловать сломленные ошметки его армии, Желтая Тварь неожиданно согласился. Но простое «помилование» превратилось в хлипкую «амнистию». Харада уже почувствовал это: только из его отряда, где выжили дюжины три, к осени осталось… двадцать человек? Да, двадцать, считая их с сестрой. Остальные утонули, упали под колеса телег, погибли в найбидо, отравились или угодили под арест за пару резких слов о власти. За слова и мирных-то сажали… а не сажали, так обирали до нитки. И на что может рассчитывать воин, посмевший сказать, что Желтая Тварь не должен был плюхать тощую задницу на трон?
Нет, никакого милосердия. Только амнистия.
– Наместник Левого берега, Никисиру Ямадзаки, в стране. – Хараде показалось, что горькие мысли отравили его слух. Ну не мог же он это услышать? – И его семья – тоже. И я пришел просить помощи в их спасении.
Харада оцепенело молчал несколько секунд, а мальчишка, потупив усталые глаза, изучал воду в ковше. Легонько качал его, перекатывая волны; в темной ряби плясали звезды и луна, плясало и отражение, бледное, какое-то затравленное. Харада, опять чувствуя сухость в горле, смотрел на это ожесточившееся лицо. Смотрел на звезды, смотрел сквозь них и видел даже присохший листок на дне. От очередного качания он оторвался и, кружась, устремился к поверхности.