Токио, март 1927 года Утренний туман цеплялся за развалины Асакусы, словно стыдясь того, что предстанет взору, когда рассеется. Четырнадцатилетний Такеши, прижимая к груди свёрток с вчерашним рисом (подарок хозяйки чайного дома, где он мыл полы), пробирался мимо новенького здания «Токио Джаз-клуба». Из распахнутых окон лилась «Rhapsody in Blue», смешиваясь с криками разносчиков:
– Свежий номер «Ёмиури»! Банк «Мицуи» прекращает выплаты!
Девушка в платье Chanel, привезённая за 200 иен – стоимость 50 мешков риса) ловила своё отражение в витрине, где манекены в смокингах соседствовали с традиционными хаори. Её пальцы в кружевных перчатках поправляли подвязку, когда золотая заколка соскользнула с модной стрижки «а-ля гарсон».
«Чудесно, не правда ли?» – прошептала она по-английски, обращаясь к своему спутнику, американскому дипломату. В её голосе звенела та же фальшь, что и в позолоченном браслете (позолота уже слезала на сгибе).
В трёх шагах слепой ветеран Ито, потерявший зрение под Порт-Артуром, перебирал струны сямисэна. Инструмент, переживший войну, теперь трещал по швам – как и сам старик.
Перед ним лежали: жестяная кружка (бывшая банка из-под американской тушёнки), три сэна (хватило бы разве что на чашку бурды, что продавали в порту как «чай»), пожелтевшая фотография его роты (1904 год).
«Хару но Уми» («Весеннее море») дрожала в его пальцах – не хватало одной струны (продана в прошлом месяце за миску супа). Прохожие бросали взгляды:
Молодая модница фыркнула: «Какая архаика!» Банковский клерк замедлил шаг, но вспомнил, что сегодня нужно внести платёж за новый костюм
Лишь старуха в поношенном кимоно остановилась и прошептала:
«Ито-сан… Вы ведь играли это перед атакой?»
Девушка в Chanel тем временем смеялась над шуткой американца:
«Oh, these quaint Japanese musicians! So… authentic!»
А сямисэн продолжал играть. Последняя струна звенела, как сигнальная проволока на передовой, предупреждая о том, что все они – и модница, и ветеран, и даже самодовольный американец – уже стоят на краю нового бедствия. Но кто в 1927 году мог услышать этот зов?
Дождь смывал золотую пыль с витрин Matsuzakaya, где манекены в европейских костюмах соседствовали с кимоно из дешёвого вискозного шёлка – новое слово японской текстильной промышленности. В луже у ног девушки в платье Chanel плавала обёртка от американской жевательной резинки Wrigley’s, которую она только что бросила, сморщив нос: