Итак, всё это в итоге привело к первому большому взрыву, символизируемому выросшим на могиле ребёнка кустом кукурузы. Тринадцать его початков обращены на восток, а двенадцать – на запад. Порой, число тринадцать трактуют как символ мужчины, а двенадцать – как символ женщины, делая из этого вывод о андрогинности, в данном случае, куста. Мне же всё видится несколько иначе. Сейчас будет немного сложно, поэтому собери всё своё внимание.
Символ куста кукурузы, выросшего на могиле ребёнка, вполне мог бы символизировать выход «первого Я» на второе, уже настоящее творение вселенной. Куст мог бы символизировать «древо мира», то есть, каждый из его початков мог бы указывать нам на пробуждение нового «Я» в его новом пространстве пустоты. Даже числовая символика была бы здесь вполне уместна. Равное число початков смотрящих на восток и на запад, символизировало бы то, что в каждом новом мире расширение взрыва приведёт к его схлопыванию, а лишний початок смотрящий на восток, «мужской» початок, указывал бы на преобладание принципа расширения. И действительно, несмотря на то, что каждый взрыв в итоге приходит к сжатию в точку, каждая из этих точек через какое-то время вновь раскрывается в новое творение возникновением множества новых «Я» начинающих свои первые круги творения, то есть, принцип расширения во вселенной преобладает, он не находится в равновесии с принципом сжатия. Именно потому, вселенная беспрерывно расширяется.
То есть, мы можем предполагать, что эпизод начавшийся с появления в событиях девушки, всё же говорит нам о втором творении. Но тогда, это означало бы, что начинается он с четырёхкратного повторения подряд разных образов назревания новых «мировых яиц», а это немного странно. Повторяющиеся эпизоды – это дело обычное, но несколько разных отдельных символов одного и того же подряд – это что-то новое. Я имею в виду, что назревание новых «мировых яиц» мы должны были бы увидеть – в образе стеклянной коробки, где держали девушку родители, в мотиве одевания девушки, в её беременности, и даже, в образе захоронения её мёртвого ребёнка. По-моему, многовато.
Если считать весь эпизод с девушкой не отдельным, а продолжающим историю мужчины и «громов», первый образ в истории девушки, образ стеклянной коробки можно было считать повторением образа захоронения погибшего мужчины символизирующим то же самое, то есть – сжатие первого большого взрыва в точку. Тогда назревание новых «мировых яиц», связанное с выходом «первого Я» из состояния болезненной сжатости, символизировалось бы тремя образами: одеванием девушки, её беременностью и погребением младенца. Всё равно многовато.