– Тише, тише, хорошая моя, лежи. Тебе надо лежать, а то рана опять отроется, лежи. На вот водички то попей, попей, – Григорий поднёс к губам девушки воду, и она жадно припала к понесённой чаше, доверчиво схватив незнакомого ей мужчину за руку, удерживая, не отпуская, роняя холодные струи на опоясывающие её тело бинты.
– Звать то тебя как, красавица? Меня, Григорий, Гриша.
– Любава…, их больше нет?
В ответ Григорий лишь грустно покачал головой подтверждая самые страшные опасения Любавы. Увидел, как огромные чёрные, какие-то бездонные глаз наполнились горько-солёными озёрами, на мгновение задержавшимися, что бы в следующую секунду скатиться быстрыми каплями, оставляя влажные дорожки на светлых щеках девушки.
– Ты отдыхай, пойду я, надо бы взвар поставить, снедь какую ни какую приготовить.
– Нет. Гриша, они вернуться, прошлую ночь возвращались, я слышала и эту ночь вернуться. Уходить нам надо, до темна уходить, иначе не успеем.
– Вот то и добре, що возвернуться, мы их тут и встретим. Пойду я, – Григорий было развернулся уходить, но в спину ударили слова Любавы.
– То не люди Гриша, не люди здесь были. Перевертни, волкодлаки. Под вечер пришли, когда народ с вечерней возвращался, табором цыганским. Через станицу шли, им пан голова дозволение дал у криницы воды набрать, да сквозь станицу пройти. А как солнце село, да мисяць на небе взошёл, так и началось, корёжить их стало, на землю бросать, а с земли уже не люди поднялись.
– Поглядим, Любавушка, авось Господь убережёт души христианские, глядишь и беда стороной пройдёт.
В ответ на слова Григория, где-то в другой стороне станицы раздался страшный звериный вой, то ли волчий, то ли медвежий.
– Не прошла стороной беда, да ничего, ты не бойся, то всего лишь зверьё. Вот османа мы как-то сдерживали, один к десяти расклад был и отступить ни как. Те то же, как зверьё, выли и на нас бросались, однако с Божьей помощью, да святой молитвой выстояли мы тогда, и сейчас выстоим, – Григорий развернулся, стремительно вышел из комнаты и не увидел, как слабая девичья рука перекрестила его в спину.
Споро спустившись по ступеням вниз Григорий увидел своего побрательничка, кума Тараса Голопупенко, который сосредоточенно, высунув язык и периодически отирая рукавом синего уставного жупана взмокший лоб, раскладывал по двум равным кучкам серебряные монеты. Не поднимая головы от тусклого блеска монет, Тарас обратился к Грицько Омелому: