В его словах прозвучала лёгкая грусть, но не горечь. Скорее – принятие. Яромиру вдруг страстно захотелось понять эту мудрость, это спокойствие перед лицом одиночества и времени. Городская суета, бесконечная погоня за чем-то эфемерным, споры, лицемерие – всё это вдруг показалось ему невероятно далёким, ненужным, чужим. Здесь же… Здесь была тишина. Настоящая. Глубокая. И в ней – покой. Дом Емельяна Родовича, его печь, его хлеб, его немые обереги на стенах – всё это складывалось в картину желанной, почти идиллической простоты.
– Как тут… хорошо, – вырвалось у Яромира почти шёпотом. Он не планировал этого говорить. – Так тихо. И спокойно.
Емельян внимательно посмотрел на него. В его глазах что-то мелькнуло – удовлетворение? Одобрение?
– Место сильное, – сказал он. – Земля тут древняя, память хранит. Кто чувствует – тот находит покой. – Старик встал. – А теперь давай ужинать собирать. Щи в печи упрели, как раз в пору.
Пока Емельян хлопотал, доставая чугунок с дымящимися, невероятно аппетитно пахнущими щами, Яромир сидел за столом, смотря на пламя в печной топке, на тени, пляшущие на бревенчатых стенах и лицах кукол. Теперь они не казались ему такими жуткими. Они были частью этого мира. Частью покоя. Мысль о том, чтобы завтра утром собрать рюкзак и отправиться чинить машину, а потом – обратно в город, вызвала в нём почти физическую тошноту. Жгучее, иррациональное желание задержаться здесь на день, на два… а может, и дольше… охватило горожанина с неожиданной силой. Он ловил себя на том, что представляет, как помогает Емельяну по хозяйству, слушает его рассказы, просто дышит этим воздухом.
Он поднял глаза и встретился «взглядом» с одной из кукол – небольшой, с лицом из стянутых в центр лоскутков, образующим подобие носа и глазниц. В свете пламени тень на её «лице» дрогнула. На миг Яромиру показалось, что уголки стянутых нитями «губ» приподнялись в едва уловимой, знающей улыбке. Он моргнул – и улыбка исчезла. Игра света. Конечно же, игра света.
Но чувство глубокого, почти наркотического умиротворения не покидало его. Оно окутывало, как тёплый пар от щей, которые Емельян уже ставил на стол. Мир сузился до размеров этой горницы, до треска дров, до ароматов, до тихого голоса старика и немого присутствия множества тряпичных куколок на стенах. И в этом суженном мире Яромиру было хорошо. Так хорошо, что сама мысль о том, что за стенами этого дома существует что-то ещё – неуютный лес, сломанная машина, шумный город – казалась абсурдной и ненужной. Он хотел только одного – чтобы этот вечер длился вечно.