– Ты сегодня будто не с нами, – сказал он, не глядя на меня, а уставившись куда-то в темнеющий сад. – Весь вечер какой-то отрешенный. Опять мысли о дороге? О том, что завтра разъезжаемся?
Добрая сущность, светлая часть моей души, изливается тихой радостью и любовью к этим вечерам, к этим людям. Желание оберегать их, видеть вечно их лица, озаренные смехом, – словно в древних мифах о Вальгалле, где пиршествует вечная радость, – является мне в мигах покоя. Будь то погружение в беседы о грядущем, совместные уборки в нашем общем доме или неспешные прогулки по улочкам родного села. Ничто не должно угрожать их жизням, этому хрупкому спокойствию и чистому смеху. Я готов встать на защиту этого мира, этого ощущения безмятежности, даря его ценою собственных сил, жертвуя собой ради сохранения их сияния. Но не только защитником живет эта добрая сущность. Она же – садовник, видящий в людях не недостатки, а особенности, причудливые узоры их уникальности. Эта часть души не стремится исправить или подогнать под мерку ожиданий. Напротив, она находит особую прелесть в этих неровностях характера, в этих неожиданных поворотах мысли и поступка. Она учит меня принимать людей такими, какие они есть, целиком и полностью, с их странностями и противоречиями. Ибо что за скучный, безликий сад получился бы из человечества, будь все мы лишь безупречными копиями некоего идеала? Где тогда было бы место неожиданной шутке, рожденной иным взглядом на мир? Где – теплота прощения, когда оно так необходимо? Где – уроки, которые преподносят нам те, кто мыслит и чувствует иначе? Она находит красоту в несовершенстве, силу – в уязвимости, мудрость – в прожитых ошибках. Она понимает, что именно пестрота человеческих характеров, их причудливое сплетение и создает ту неповторимую ткань жизни, ту подлинность, что делает наши встречи и вечера столь драгоценными. Видеть человека – настоящего, без масок и притворства, со всем его внутренним ландшафтом, – и любить его именно таким: вот истинная радость, которую дарит эта часть моей души. Она не защищает от угроз извне, но оберегает само право каждого быть собой, сиять своим, пусть и не всегда ровным, светом. Принять эту уникальность – значит принять саму жизнь во всем ее богатстве и непредсказуемости.
Я медленно выдохнул струйку дыма, словно отвечал не словами, а этим жестом, этим облаком, растворяющимся в прохладном воздухе. Потом тихо произнёс: