Артемьев подошёл к шкафу и достал оттуда старенький кошелёк, расшитый бисером.
– Помнишь? – и бросил его в руки маркиза.
Шале, покрутив кошелёк, заглянул вовнутрь.
– Жоржи, несмотря на драку я вернул тебе его тогда в целости и сохранности.
– Вернул пустым.
– Не ожидал, что ты такой мелочный и будешь напоминать мне об этом всю жизнь.
В глазах князя мелькнула насмешка. Шале, заметив это, снова улыбнулся.
– И не знал, Жоржи, что ты такой сентиментальный – хранить столько лет старую вещицу, – он умилённо поднял брови и сунул кошелёк в свой карман.
– Мою вещицу, – уточнил Артемьев, протянув к нему руку ладонью вверх.
– Ах да! – Шале отдал кошелёк.
– Его вышивала моя мать, и хранил не я, а Стеглов… пока не женился.
Маркиз понимающе закивал и снова вернулся к беспокоившей его теме.
– Остерегайся улыбок Бенкендорфа, а не лая Топорина, – предупредил Артемьев.
– К генералу у меня особый подход, а вот к этому бумажному червю… – плечи маркиза поднялись вверх и там застыли на несколько мгновений, он задумался. Князь успел пройтись к окну и выглянуть во двор. – Неужели этот тип ведёт безукоризненный образ жизни? Жоржи, что у нас есть против него? – Шале тоже поднялся и подошёл к окну.
– У нас?
– А откуда Радневский знает Топорина?
– Они состязаются за зелёным сукном.
– А не ослышался ли я, когда граф говорил про его жену?
– Сплетни про её девичество?
– Нет, о её участии в судьбе Ильина.
– Подслушивание не делает тебе чести.
– О, какая честь пострадает от нескольких невзначай услышанных слов, когда ей грозят куда более серьёзные неприятности! – отмахнулся Шале. Его настроение вернулось в привычный диапазон, и спасительные идеи стали атаковать его мозг. – Была бы чудесная сенсация про связь четы Топориных с государственным преступником… А что? В конце концов, можно пустить газетную утку, не затрагивая Ильина.
В этот момент в дверь кабинета постучали. На отклик князя на пороге появилась тучная женщина в белом накрахмаленном чепце, из-под которого выбились седые пряди волос. В её руках пищал крошечный котёнок.
– Вот, ваша милость, глядите! – отдышка мешала женщине высказаться в полной мере.
– Не сейчас, Агриппина. Обратись к мадемуазель Жаклин.
– Говорю же вам, ваша светлость, она ничего знать не желает.
– Кто?
– Софья Георгиевна.
– Я поговорю с ней.
Артемьев отошёл от окна. Нянька, поняв, что получит сейчас не на пряники, вынесла свои недовольные массы за пределы кабинета.