На третьем гудке трубку сняли.
– Алло, здравствуйте, Сергей Иванович! Хорошо, что вы позвонили, рад слышать, – зачастил кто-то высоким бодрым тенорком, как будто Сергей произнёс хотя бы одно слово. – Произошло нелепое, чудовищное недоразумение. Нам надо обязательно встретиться, Сергей Иванович. Я готов возместить нанесённый вам ущерб. Но простите, я, кажется, ещё даже не представился…
Сергей отключил мобильник и сжал в кулаке так, что ни в чём не повинный пластик треснул.
Этот высокий тенорок, эта бодрая скороговорка слишком часто звучали в телерадиоэфире, чтобы ошибиться.
Лозовский это был. Вадим Натанович.
Вадим Лозовский в одиночестве (если не считать охраны поодаль) сидел на пляже собственной виллы и рассеяно смотрел в лазурные, неправдоподобно прозрачные волны Средиземного моря. Он только что искупался, капли воды стекали с безволосой груди на рыхлый живот, испаряясь под нежными лучами раннего солнца. Утро было изумительное, а вот настроение мерзкое.
Лозовский родился и всю жизнь прожил в России. Однако вынужденная эмиграция ничуть его не тяготила, и плохое настроение было вызвано отнюдь не сермяжной тоской по родному асфальту московских улиц. Россию Лозовский презирал, как помещик презирает крепостного мужика. Да и за что мужика, собственно, уважать? Грязен, соплив, двух слов связать не может, вечно пьян, благородных манер не знает, так и съездил бы в рыло… А что барина кормит, значит, планида его такова – крепостная.
Дурные мысли Вадима Натановича были вызваны исключительно злостью на себя. Лозовский не любил ошибаться. Он гордился математической мощью своего ума и порой представлял жизнь в виде гигантского сеанса одновременной игры, в котором он, супергроссмейстер, противостоит всем остальным обитателям земного шарика. Но, ненавидя ошибки, Лозовский в последнее время делал их одну за другой.
Взять хотя бы ситуацию с Авиловым. Паршивая ситуация. В какой-то перспективе даже смертельно грозная. Потому Лозовский и послал к писателю Хрякова – существо надёжное, проверенное, опытное. Но вместо того, чтобы придти к Авилову скромно, солидно, и, конечно, днём, тот появился в полночь, да ещё с использованием шумовых и визуальных эффектов. Рассчитывал подавить писателя страхом и деньгами – не вышло: Авилов ощетинился. Получить подпись не удалось, ликвидация в качестве крайней меры провалилась. Вмешался тот, чей контакт с Авиловым делал теперь писателя по-настоящему опасным. Лозовский фиксировал ситуацию, сжав кулаки от бессильного гнева – но и только: поправить её сквозь тысячи километров он был не в состоянии.