Мне выделили собственный кабинет в лечебном корпусе и скромную
квартиру в одном из служебных зданий клиники, состоящую из двух
просторных комнат: спальни и гостиной. О большем я и мечтать не
мог.
Профессор пожелал, чтобы я занялся иностранными пациентами.
Подопечных у меня было немного: одна испанская вдова, страдающая от
невроза, известный немецкий художник с тем же диагнозом, сын
английских аристократов, проходящий курс лечения от алкоголизма, и
две француженки с истерией. Лиз же была для меня гораздо больше,
чем просто пациентка...
Но всё же за главного в клинике оставался старый Арольд. Он, в
отличие от Шварц-Гауса, таланта во мне не разглядел. Воспринимал
меня не более, чем практиканта, и считал своим долгом взять надо
мной шефство. Я же расценивал его как специалиста, безусловно,
большого, но не блестящего и, пожалуй, слишком уж закостенелого.
Удивляюсь, что было общего у него с мировым светилом Шварц-Гаусом и
с прогрессивными взглядами того на психиатрию. Видимо, двоих врачей
связывала только юношеская дружба и совместные деньги, вложенные в
открытие клиники. Арольд, в отличие от своего коллеги, был слишком
консервативен. Он собирался пичкать Лиз небезопасными седативными
лекарствами, а я, как и Шварц-Гаус, являлся сторонником
психоанализа, потому что твёрдо верил — психические расстройства не
следует лечить по шаблону.
Тем не менее, я решил с Арольдом не спорить, но, на правах
лечащего врача, оставил за собой возможность выбора дозировки
назначенного Лиз препарата, сведя её к минимальной. Разумеется,
заведующему клиникой знать об этом было незачем.
Первым делом я собирался выяснить, что же послужило толчком к
началу болезни. Ещё перед тем, как привести дочь в Швейцарию, Бен
Родрик утверждал в своих письмах, что сны и редкие галлюцинации
стали беспокоить её два года назад. Однако, когда мы встретились,
он почему-то сообщил, что болезнь Лиз тянется вот уже три года. Я
указал ему на эту неточность, и он совершенно потерялся, совсем как
человек, пойманный на лжи. На помощь мужу тут же подоспела миссис
Родрик, сказав, что дать точное время начала болезни они не могут,
потому как Лиз сперва ничего им не говорила. На мой вопрос,
происходило ли в тот период что-нибудь значимое, что могло
послужить толчком для начала болезни, Бен Родрик вновь бубнил
какой-то вздор, а его жена решительно заявляла, что ничего такого
значимого не происходило, что Лиз, возможно, была слишком загружена
в колледже, или, кто её знает, влюбилась в кого-то безответно, но
не более. Никаких болот девочка отродясь не видела и уж совершенно
точно босиком по ним не гуляла.