– А вот тут позвольте с вами поиметь
противоположное мнение, – прошепелявил Яшка, вытягивая откуда-то
из-за пояса трофейный парабеллум.
– Шо-о-о!!! – взревел старшина,
разорвал тельняшку у себя на груди с криком: – Да стреляй, гадёныш,
а я тебя ни в коем случае не оставлю!
Яшка приставил ствол пистолета к
своему виску и торжественно объявил:
– Дамы и господа, ежали вы не вернёте
мне мой любимый пулемёт и за нанесённую моему повреждённому
организму ещё и моральную рану не доплатите пару гранат, я-таки за
себя не ручаюсь.
Мы все застыли как вкопанные. Слова
кончились. Все стояли, молчали, и у всех почему-то текли
слёзы.
Первый раз за всю войну я не знал, что
делать дальше. Горький ком стоял в горле, сердце кто-то сжал
щипцами, в глазах запекло, только этот гамнюк лежал и ехидно
улыбался, глядя на свои кровоточащие огрызки.
Жгуты, видно, плохо держали, кровь
начала вновь сочиться. Машутка вытянула из-под бушлата исподнюю
рубашку и, разгрызя её зубами, начала остервенело мотать
сверху.
Яшкин пулемёт был почти цел, только
согнуло катушку. Я её выкинул и, вставив последнюю полную, на
пятьдесят патронов, пристроил МГ к брустверу.
Пацан, как змея, на руках подполз к
нему, и такое чувство, что он всю жизнь к этому готовился, у меня
возникло. Озорно обернувшись и улыбнувшись даже сквозь адскую боль,
сверкнув чёрными глазищами, нараспев произнёс:
– А зараз, господа хорошие, желаю
увидеть вашу быстро удаляющую за горизонтом корму.
Ком у меня так и стоял в горле, мы все
обречённо молчали, пока я и нарушил тишину, выдавив из себя
фразу:
– Ты, это... Ты… прости меня старого
идиёта, сынок, прости ради Христа.
– Да за что, дядь Мить?
– Дык за еврея прости меня, за аспида,
анчихриста, за всё плохое, если можешь. Прости, сынок.
– Я повторяю, не надо сантиментов,
дамы и господа, и я-таки жду, однако. Я тоже к вам весьма
привязался, и не выдавливайте-таки из меня слезу.
Все как-то дружно шагнули к нему, на
что он приставил пистолет сразу к виску со словами:
– Две гранаты, обещанные за моральный
ущерб, передайте с Марусей, и кругом все марш!
Вернигора трясущимися руками снял с
пояса последние две лимонки, передал Машутке – и первым выполз из
воронки.
Мария положила их возле пацана и,
обняв его голову на прощанье, беззвучно зарыдала. Видно было, как
содрогаются её плечики.