Со свода нашей пещерки посыпался песок
и камушки. Видать, совсем рядом долбануло крупным
калибром.
Ну, да как говорила моя горячо
верующая бабуся: «Бог да не выдаст, свинья да не съест».
Яшка зажёг фитиль в самодельном
светильнике из снарядной гильзы и начал усердно начищать свой
трофейный пулемёт.
Ещё при обороне Одессы морячки
налетели на обоз фашистов и прихватили на память МГ - 34 с десятком
сменных стволов и большим запасом катушек с патронами. Поскольку
оба они – и пулемёт, и Яшка – были бойцами нестроевыми, то полюбили
друг дружку с первого взгляда, окончательно и
бесповоротно.
Так пацан с этим аппаратом и отступает
до сих пор, всеми правдами и неправдами спасая сей смертоносный
прибор от поползновений наших дотошных трофейщиков.
Неожиданно мысль промелькнула: «Как
этот малыш умудряется справляться с такой здоровенной
бандурой?»
Хотя, конечно, надо отдать ему
должное: справлялся он с ней весьма виртуозно.
Наши с ним ячейки всегда располагались
рядом и мне интересно было за ним наблюдать. Яшка, как правило,
выпускал одну короткую очередь – по два-три патрона – после чего
очередной вражина неуклюже падал, напоследок эдак жизнерадостно
взмахнув руками, а мой паршивец ехидно шепелявил на чистопородном
одесском жаргоне: «Енто тебе, Ганс, прывэт от моейной тётушки
Рахили». После следующей очереди было что-нибудь типа: «С любовью и
уважением, из Одэссы-мамы». Потом, как правило: «На вэчную память
от дедушки Моисея» …
Я как-то после боя спросил его: «Где
ты так метко стрелять научился?»
А он мне, эдак ехидно улыбаясь:
«Папашка мой, гопником работал на Молдаванке, всё меня себе на
смену готовил, дабы династия не прерывалась, учил стрелять из всего
подряд, что с гражданской осталось. Да вот не оправдал я его
надежды, оказался слишком добрым и впечатлительным ребёнком, даже
малюсенькую мушку-дроздофилку не готов я обидеть».
Брешет, конечно, но меткости от этого
у него не убавляется.
Я смеюсь в ответ и ехидно эдак
подмечаю: «И что же, тот фриц повреднее твоей мушки-дрыстафилки
будет?»
А он так серьёзно: «Н-е-е-е, дядь
Мить, данная тварь к живым организмам не имеет ни малейшего
отношения, она наверное всё же ближе к инфекции будет, и я чувствую
себя великим дохтуром, ампутируя енту заразу».
Вроде все. Грохот начинает стихать и
уходить куда-то вглубь наших позиций. Сосёт под ложечкой, рука
сама, непроизвольно осеняет лоб крестным знамением, а губы шепчут:
«Спаси нас Господи и помилуй».