И вот благодарность! Плешивый
вредитель не придумал ничего лучше, чем гнать свою отраву в
лаборатории заведующего кафедрой! Итог предсказуем и печален:
взорвался автоклав, безграмотно использованный в качестве
перегонного куба, испорчено огромное количество ценного
оборудования, безвозвратно загублены плоды двухмесячных трудов всей
лаборатории. Неудивительно, что Адашьян в ярости и требует
выставить клятого приживалу вон с этажа! А самому завлабу Шапиро
предложено подготовиться к внеплановой проверке вверенного ему
участка: «Ходят слухи, Яков Израилевич, что не совсем безобидные
грибочки вы там исследуете…»
«Убью! В шею… вон с этажа… вообще вон
из ГЗ… пусть катится куда хочет!..»
И тем более неприятно, что
завкафедрой прав и здесь: далеко не все свои исследования Яков
Израилевич вносил в план текущих работ. Кое-что старательно скрыто
от посторонних глаз, замаскировано в других темах, и доступ к этим
«секретам» имеют лишь два-три доверенных сотрудника. А ведь в
лаборатории не наберётся и дюжины человек, считая его самого,
мошенника Вислогуза и нового «младшего лаборанта», которого можно
застать в лаборатории разве что по большим праздникам! Все всё обо
всех знают, любой шаг – на виду!
Яков Израилевич вышел из кабинета,
запер его на ключ (чего обычно не делал) и твёрдым шагом направился
в холл. Там, в подсобке, под лестницей, ведущей на следующий этаж,
обитал виновник всего этого бардака.
– Эта… Яш, ну ты чё, обиделся? Да
ладно я ж… эта… не со зла!
Яков Израилевич вперил в Мартина
тяжкий взгляд. Тот ответил наивной, виноватой, насквозь лживой
улыбкой, никого, впрочем, не способной обмануть: единственное, о
чём мечтал в данный момент клятый пьянчуга, чтобы проблема
как-нибудь рассосалась, и его оставили в покое, дав возможность и
дальше творить свои чёрные дела.
«Вот уж хрен тебе, золотая
рыбка!..»
– Немедленно – слышишь, немедленно! –
собирай своё барахло и катись отсюда. Чтобы минимум неделю… нет,
две недели тебя на двенадцатом этаже не видели!
– Так эта… куда ж мне, а? –
неуверенно ответил Мартин. – Не-е-е, я уйти никак не могу. Где я
тогда буду харчеваться?
«Он ещё и цитатками щеголяет,
мер-рзавец!»
Яков Израилевич стиснул зубы, гася
острое, почти непереносимое желание со всей силы заехать кулаком в
опухшую от хронического пьянства физиономию. Сдержался, конечно, –
по-человечески он испытывал к беспокойному «постояльцу» симпатию. А
то и жалость, учитывая его непростую судьбу.