Профессор с сомнением посмотрел на
«плавучую гостиницу».
– А вы, если не секрет, чем
собираетесь заняться?
– Порасспрошу кой-кого – может, что и
разузнаю о вашей дочке. А потом пойду искать лодку. Нам надо бы до
темноты добраться в Серебряный Бор…
Давненько Якова Израилевича так не
возили физиономией об стол. Корректно, сухо, с должной порцией яда
и невыносимого сарказма, словно студента, выклянчивающего тройку в
семестре, – причём тройку незаслуженную. И самое обидное, что
производивший экзекуцию заведующий кафедры ксеноботаники профессор
Карен Адамович Адашьян, кругом, на все сто процентов, прав. Доцент
Шапиро действительно допустил. Проявил мягкотелость. Не
обеспечил.
Но Мартин-то, Мартин!.. Сколько раз
было говорено: думать не смей покушаться на другие лаборатории!
Хватит того, что сам Яков Израилевич столько лет терпит художества
лысого алкаша: и вереницы первокурсниц, ночующих у него под
лестницей, и батареи пустых бутылок, о которые спотыкаются
пришедшие с утра пораньше аспиранты, и не вымытые вовремя полы. И
даже омерзительные пьяные выходки, вроде учинённого недавно погрома
на рынке…
Доцент Шапиро старательно делал вид,
что знать не знает о гнуснейшем пойле, которое гонят на
лабораторном оборудовании студенты. А ведь неоднократно было
замечено: когда они пытаются провернуть этот трюк самостоятельно –
ничего путного не выходит. Но стоит прибегнуть к помощи старого
пропойцы, и выход готового продукта гарантирован: должной крепости,
должным образом очищенного от сивушных масел. В самом деле,
зачем-то ведь стоят в лаборатории микропористые фильтры из
спечённого металлического порошка и дорогущая, изготовленная без
единого кусочка пластика, без единого полупроводника автоматическая
центрифуга? С какими трудами Яков Израилевич добывал для неё
антикварный ламповый программатор, работающий на столь же
доисторических перфокартах! Захар Ибрагимович Котик, снабженческий
гений кафедры, с тех пор при встрече почтительно здоровается,
подолгу трясёт руку и даже требования на дефицитные реактивы
подписывает почти без пререканий…
Ладно. Он на всё готов был закрывать
глаза, и видит Лес, закрывал их целых восемь… нет, десять лет, с
тех самых пор, как получил Мартина в нагрузку к принятой
лаборатории. Со временем он стал находить в этом «наследстве»
определённые плюсы: с кем ещё можно душевно побеседовать на тысячу
разных тем – от философии Кьеркегора и советской фантастики, до
свежайших (и самых что ни на есть скабрёзных) сплетен о секретаре
кафедры Аиде Михайловне Пожамчи, холёной блондинке сорока с
небольшим лет, известной скандальными романами с
первокурсниками?