«Здравствуй, надежда, ты снова со
мной», — осторожно, будто боясь спугнуть свой шанс, подумал
офицер.
Когда до него наконец дошло, в чем
здесь дело, и отрицать очевидное не осталось никакой возможности,
он, и слова не сказав, отправился за своей
постелью. На зубах, по примеру
бобров, припер тяжеленный двуспальный матрас с постелью прямо к
двери, ведущей к реактору. Там же обнаружил и юнгу, дрыхнувшего без
задних лап. Вот же животина — раньше него нашла лучшее место. Крыса
не проснулась ни от шумного переезда Михи, ни даже оттого, что ее
взяли в руки, лишь щелочкой приоткрыла и тут же закрыла один глаз,
устраиваясь в руках Оружейника поудобнее. На теле зверька не было и
признаков инородных включений. Как Тигра умудрилась избавиться от
технологического наследия подопытной, Михаил даже предположить не
мог.
А жизнь–то невообразимым образом
налаживалась. Со стороны его какое–то расслабленно–юродивое лицо и
этот пугающий смех приняли бы за помутнение сознания, но ему
сейчас, как говорит молодежь, все было по барабану. Над его
постелью, как издевательство, красовался знак «Внимание!
Радиация!», нежданно–негаданно возродивший надежду, став для
Войнова знаком «Внимание! Регенерация!».
Через пару дней Михаила перестало
волновать, что там случилось на поверхности, у него наконец
появилась цель, он изо дня в день видел улучшения в своих
обездвиженных конечностях. Но он не любил быть лишь наблюдателем и
как мог помогал этому процессу, беспрестанно массировал и сгибал
ноги.
Все эти дни вахтенный с напарницей
спали и жрали, именно жрали, другим словом то, что с ними обоими
происходило, не назовешь. Миха не знал, как у Тигры, а у него
аппетит проснулся не то что дикий, пугающий. Будто следуя зову, он,
как кот, вынюхивающий валерьянку, на пару с крысой рыскал от
столовой до медбокса, от медбокса до мастерской, подчиняясь этой
проснувшейся тяге, поглощая то препараты с кальцием в удручающих
количествах, то мелкую стружку бронзы или оружейной стали,
вольфрам, жесть, алюминий, даже один свой нож из дамаска сточил —
все шло в дело. Войнов уже с любопытством поглядывал на материалы,
что еще не пробовал, и уже по вкусу мог отличить бронзу от латуни
или свинец от олова.
В какой–то момент он перестал
опасаться этой своей тяги. Наоборот, стал прислушиваться к запросам
организма. Еще бы тут не прислушаешься — результаты этого обжорства
поражали. На третий день с тела пропали все наколки, сделанные еще
в юности, следом подчистую рассосались шрамы, а их у Оружейника за
время службы накопилось предостаточно. Хронической усталости,
пришедшей на плечах травмы, он также больше не ощущал, вернулось то
ощущение из далекого прошлого, когда тело как бы само настаивало:
«Давай, давай, нагружай, нагружай!» И он со знанием дела нагружал,
подтягиваясь до изнеможения, отжимаясь до дрожи в плечах, с каждым
днем все больше и больше, больше и больше. Жизнь превратилась в
дичайший спурт из физических истязаний и поглощения всего и
вся.