Я не помню, потому что мне нечего
помнить. Ни одной свадьбы друзей, ни одних похорон, ничего не
происходит последние восемь лет, потому что каждую ночь мы
сражаемся, а день, — молимся...
В детстве мы частенько разглядывали
мировые карты. Каждый из нас мечтал стать путешественником или, на
край, жрецом, чтобы без опаски посещать соседние деревни. Наша, к
слову, слегка отличалась. Центральная площадь была таковой только в
названии, на деле располагалась у самых ворот, и каждый гость ещё
на подходе мог лицезреть торчащий из-за забора нос правителя, с
любопытством смотрящего в даль. И наше каждодневное поле боя тоже
теснилось у самого входа. Ни разу я не мог припомнить, чтоб кто-то
из пришлых заходил за этот круг. Как...как загон!
Площадь едва умещала всех желающих,
но дискомфорта, похоже, никто не испытывал. Ошарашенно я пялился на
блаженные лица, ровными строями окружившие статую Ыркана. Жизнь
вокруг явно продолжалось, пара жрецов, кухарок, будто не обращая
внимание на это действо продолжали заниматься своими делами.
Жителей едва наберётся под пару сотен. На кой нам вообще столько
жрецов? Монастырь, а не деревня... Вполне бы хватило одного, у нас
же был целый двадцатидушный совет.
Я помнил сказки, что в детстве
рассказывала мне мать. Я помню, как мы жили, гуляли праздники,
провожали в последний путь, и это точно было! Единственную
возможную причину остановки бытия в нашей деревне я видел в
проклятье. Кто-то нас точно проклял! Может мне удалось съесть
что-нибудь «очищающее», попасть под праведное благословение...
И глядя на статую напрашивался третий
вариант. Возможно, мне удалось не попасть под божественное
Проклятье! Мерзкое лицо нашего повелителя надменно возвышалось над
поселением, и будто насмехалось над происходящем! Я глядел на него
в упор, но не ощущал и частички того блаженства, что посещало меня
раньше, и ничего кроме чувства отвращения я к нему не
испытывал.
— Пошли...
Я услышал за спиной знакомый голос,
Тётин голос. Она слегка пихнула меня в плечо по направлению к
кормильне.
— Ты з... — уже собрался я заорать,
как мне на голову нацепили мешок, в котором, судя по запаху,
недавно хранили мясо.
— Молчи... — просипел уже кто-то
другой.
Через пару минут я уже сидел на
закрытой кухне и меня окружали четыре кухарки с Тётей во главе. Все
молча на меня пялились, вцепившись руками в передники и... молчали.
Я, согласно вбитому в голову воспитанию, счёл излишним начинать.
Коль меня сюда силой притащили и окружили, значит сами хотят что-то
сказать.