Петр, который еще в январе, по свидетельству Гюйссена, «публично показал искренние знаки отеческой любви» сыну за то, что тот «сам набрал, устроил и учил в Москве», а затем привел в Сумы пять полков, как видно, продолжал интересоваться занятиями сына.
Несмотря на холодность, прорывающуюся иногда в отношениях между ними, царь доволен действиями царевича и считает его своим наследником.
«Отец поручил мне управление государством и все шло хорошо» – так охарактеризует это время Алексей Петрович много позже, находясь в Вене.
Дела государства Российского объединяют обоих.
10 июля из Преображенского, получив от отца письмо, писанное едва ли не с поля сражения, царевич пишет ответ, поздравляя его с Полтавской победой, и сообщает о радости и ликовании московитян:
«Доношу, что о сем, по благодарении Бога, изрядно у меня веселились и у тетушки, и трудившихся при сем поздравляли. И никогда народ весь так весел не был, как о нынешней виктории».
Осенью Алексей отправился в Киев, получив приказ оставаться при той части армии, которая назначалась для изгнания Станислава Лещинского из Польши. Командовал корпусом князь А. Д. Меншиков.
23 октября из Мариенвердера Алексею приходит письмо от государя с приказанием ехать в Дрезден. Отец писал: «Между тем, приказываем вам, чтобы вы, будучи там, честно жили и прилежали больше учению, а именно языкам (которые уже учишь, немецкий и фр.), геометрию и фортификацию, так же отчасти и политических дел… а когда геометрию и фортификацию кончишь, отпиши к нам».
В спутники и собеседники царевичу выбраны: князь Юрий Юрьевич Трубецкой и один из сыновей канцлера, граф Александр Гаврилович Головкин. Отправлялся за границу с царевичем и учитель его Гюйссен.
Князем А. Д. Меншиковым выдана была инструкция Трубецкому и Головкину. Оба, согласно ей, должны находиться в Дрездене incognito и наблюдать, чтобы наследник «сверх того, что ему обучаться велено, на флоретах забавляться и танцевать по французски учиться изволил».
Царевич, вероятно, догадывался об истинной цели отправки за границу. Об этом мы судим по тому, что c дороги в ноябре он отдает приказание в Москву продавать свои вещи, отпустить людей на волю.
Словно предчувствуя (еще так отдаленную) опасность, он пишет в апреле 1710 года духовнику из Варшавы на пути в Дрезден: «…еще бы вам переселение от здешних к будущему случилось, то уж мне весьма в Российское Государство не желательно возвращение…»