Вспышка криков на улице, в которой
отчётливо были слышны посторонние голоса, заставила меня
зашевелиться чуть быстрее. Синемундирники припёрлись! Рановато
что-то они. Либо кто-то слил разборку ещё в самом начале, либо они
нас пасли. Оба варианта – плохи для меня, потому что голоса я слышу
только мужские. Это значит, сестер милосердия там нет. Когда
приезжают сёстры милосердия, ни одна синемундирная сволочь не смеет
рта раскрыть пока сестры не найдут и не спасут пострадавшего.
Значит, спасать меня не планируют. Значит, я им нужен в виде трупа.
А значит – обойдутся!
И пока мысли рывками проносились у
меня в голове, ноги и руки несли меня вперед и вниз. Я понимал, что
оставляю кровавые следы ладоней на стенах, но ничего поделать не
мог. Три точки опоры были хороши для альпинистов, но не для
меня.
Восьмой пролет оказался таким же,
как и шестой. И третий. Голый, слегка выщербленный бетон,
обшарпанные кирпичные стены, только чуть менее звонкое эхо. И
намного темнее. Или это у меня в глазах темнеет? Потому что плывёт
всё точно у меня в глазах. Ну не могут же, в самом деле, кирпичные
стены плавно и бесшумно двигаться и поворачиваться.
Не зря мы сюда не ходили. Сквозь
плывущее сознание я осмотрел комнату, в которой оказался. Какие-то
стенды, трубки, экраны. Немного света искрами пробежалось по
трубкам, перескочило на экраны и редкими волнами разбежалось по
стенам небольшой комнаты, в которой я оказался непонятно как. Ужас
осязаемыми руками прошелся по моей спине, взъерошил короткий ёжик
моих с самого детства белых волос, невесомым порывом прикоснулся к
лицу. Боль, которая проникла в голову, нарастала, пока не стала на
порядок сильнее, чем моя слабость, чем желание стоять ровно. Даже,
сильнее, чем желание уйти как можно дальше, чтобы последний раз
всем насолить. Но боль так и не смогла стать сильнее моей
воли.
Поэтому я не рухнул на колени, сжав
голову руками, как этого хотел всей своей душой, а шагнул к стене,
уперся в неё ладонями и прижался лбом. К холодной стене.
На колени вставать нельзя. Никогда.
Можно упасть, потому что потом можно встать. Но на колени –
никогда. А сейчас и падать нельзя. Потому что сил встать уже нет.
Нужно идти. Но идти было уже некуда. Сквозь плывущее сознание я
успел заметить, что комната замкнута и не имеет дверей. Я пришел.
Не знаю куда, но пришел. Если тут нет дверей, меня не найдут. А
если меня не найдут, значит, для других я буду жив. И Толстый, и
вся его банда будут бояться, что я приду и отомщу им. И моему
третьему воспитаннику будет проще.