— Сколько их там? — пытливо спросил вполголоса ста́ршина,
нависнув над Савелием, кряжистым с начавшей седеть бородой местным
следопытом, ушедшим вначале нашей вылазки вперёд отряда.
— Десятка два, — вздохнул тот и, разведя руками, добавил: — А
может и поболе будет. Я близко не подходил, мог всех не
разглядеть.
— Значит так, — обвёл обозный суровым взглядом мужиков. —
Подходим как можно поближе и в топоры татей.
Я вытащил из-за пояса топор и крепко его сжал, чувствуя, как
отчаянно забилось сердце. Убивать людей мне ещё не приходилось.
Смогу ли? Вот так, запросто, топором по голове? И не надо скидку
делать на то, что они цифровые. Выглядеть то всё реально будет.
Вплоть до вываливающихся кишок и липкой крови на руках.
Ста́ршина сунул руку за пояс, вынул завёрнутый в цветастый
платок свёрток и, бережно развернув его, сжал в руке синий кругляш
амулета.
— Чего это он? — дёрнул я за рукав Горёху.
— «Вуаль безмолвия» активировать собирается! — дохнул мне в ухо
тот. — Без этого нам к татям незаметно не в жисть не подойти. А так
хоть во всё горло ори; не услышат. Только действует заклятье
недолго. Поспешать нужно будет!
— Давай, мужики! — взревел Тимофей Никитич, с силой бросив
амулет перед собой. Тот, полыхнув синим пламенем, пеплом осыпался в
утоптанный снег. — Поспешай! Время дорого!
Все дружно ринулись вперёд, с треском сминая попавшийся по
дороге кустарник. Я кинулся следом, стараясь не потерять из вида
мелькающие впереди тулупы. Рядом пыхтел Геннадий, матерился
вполголоса Витёк, молчаливой тенью где-то сбоку скользила Настя. И,
так же как и я, безнадёжно отставали. Что не говори, а в забеге по
пересечённой местности мы местным не соперники.
Впереди раздался дикий рёв, затрещали ветки, раздался звон
железа.
— Погнали наши городских! — взревел Витёк и из последних сил
ускорился, хищно сжав топор в руке. Следом понёсся Геннадий. Я
принял чуть вбок, не желая оказаться в бою рядом с этими двумя. Ну,
их. С Витька станется и в спину ударить!
В самый эпицентр схватки, я вкатился неожиданно. Вроде только
что продирался меж деревьев, проклиная надоевшие сугробы, как вдруг
вывалился на довольно утоптанную поляну, на которой, яростно
матерясь, рубились мужики. Мат, крики боли, плач, безумный хохот —
весь этот кавардак, царивший вокруг, разом обрушился на голову,
заставив впасть в ступор.