Следующей была лавка «Богемия». Там
тоже продавались древности, но менее брутальные, более
утончённые.
Если у Хорста на видном месте стоял
пулемет MG, то в «Богемии» был дверной колокольчик, бамбуковые
занавески, китайские божки, африканские маски и целая витрина с
кальянами и другими восточными редкостями. В воздухе витал запах
благовоний.
«Благовония — это то, что хорошо
воняет», — расшифровывал термин для себя Младший.
Антиквар Пётр Аполлонович говорил,
грассируя, носил длинные волосы (единственный, у кого они длиннее,
чем у мажордома Баратынского), и беретку, которая почему-то
ассоциировалась у Саши с Францией. На нём всегда были идеально
выглаженные брюки и бархатный пиджак с нарукавниками. Чтобы не
протирались рукава, как он объяснил. Всегда безукоризненно чистый
воротник шёлковой рубашки и ухоженная бородка, которой антиквар
уделял много внимания.
За такой вид за пределами Питера его
просто убили бы и съели. А может, побрезговали бы. В Сибири тем
более не поняли бы, потому что жили с таким мнением, что мужик
должен быть, блин, похож на мужика. А тут ему не просто позволяли
жить — он ещё и процветал. Говорят, длинноволосый не унаследовал
лавку и не купил, а получил в управление, когда её «отжали» у
прежнего владельца михайловские. Как бы то ни было, дела в
«Богемии» шли хорошо. И сам Михайлов, уж на что брутальный, Петра
Аполлоновича не обижал. Понятно — тот был курицей, которая золотые
яйца им несла. И поэтому мог гнуть пальцы перед такими, как Саша.
Никто его древности не покупал, кроме десятка человек из верхов.
Зато он давал в долг, и проценты накручивал большие. Но к нему все
равно ходили, потому что он давал на сутки и без залога. В более
диком месте его бы просто зарезали ночью, а здесь приходилось
расшаркиваться, потому что он платил мзду в «Фонд безопасности»
Михайлова. И по первому звонку к нему сразу выехала бы группа
реагирования. У него даже был телефон. И к должникам тоже
выезжали.
Этому хлыщу Младший собирал экспонаты
из музеев, находящихся в других районах бывшего Питера и даже за
городом. Но жаден был антиквар, и даже за вещи, которые выглядели
очень изыскано, мог заплатить не больше, чем десяток банок рыбных
консервов. Не довоенных, ясное дело, новых, с рыбзавода. Но всё
равно мало. Младший, конечно, ещё не доставлял ему настоящего
Фаберже или какого-нибудь Айвазовского, но наверняка и тех буржуй
оценил бы в селёдку, кильку или шпроты, разве что побольше
количеством.