В палатке на вертеле для мяса
крутилась тушка, лишённая конечностей,явно тоже собака. Баранина
была бы втрое дороже. Главное, что не из людей, и то ладно.
Сновали тележки разносчиков, от
которых пахло рыбой и пирожками. Народу становилось всё больше. Шли
мастеровые, женщины и в платьях, и в рабочих комбинезонах, и в
удивлявших Сашу нарочно порванных (будто собаками!) джинсах,
ребятишки в одежде на несколько размеров больше, но всё же похожие
на детей, а не на маленьких взрослых, как снаружи.
Тут же продавали огурцы, помидоры,
другие овощи, травы, приправы. Это всё местное или из окрестностей.
Привозить овощи в Питер караванами с юга было нерентабельно, да и
невозможно. Между ним и ближайшими относительно цивилизованными
землями лежало километров триста болот. Да и потом, городки
располагались редкими кучками, разделёнными широкими проплешинами
пустошей, которые кое-где зарастали лесами. Самая крупная была
вокруг бывшей Москвы, которую часто так и звали — «Бывшая».
Лысый восточного вида жрец святой
шавермы в тюбетейке подал ему только что завёрнутый магический
свиток из мяса с рублеными овощами и «майниязом». В городе делали
этот древний соус, и больше — там, где он бывал, — нигде.
Отнести домой и поделиться? Нет,
Анжела говорила, что она «на диете». Поэтому можно захомячить
самому. Приятно иногда почувствовать себя барином, для которого
готовят другие. Шаверма была на вкус лучше, чем
полусырой-полусгоревший шашлык, который продавали в соседней
палатке. И Саше совсем не испортило аппетит зрелище лежащей в
дальнем углу освежёванной собаки. И то, что «жрец» выглядел не
очень опрятным, и фартук у него был кровью заляпан.
Крючки памяти заставили Молчуна
вспомнить своего пса, которого он звал Макс. Тоже мёртвого. Так
обычно случается с теми, кто ему доверился и хотя бы немного для
него дорог.
Собака была у Саши до прихода в
Питер. Но, в отличие от того, что показано в фильмах, эта животина
не была такой уж верной и полезной. На охоту он с ней ходить не
смог, да и вообще боялся отпускать, чтобы не сбежала. Может, просто
не умел воспитывать. Какое-то время она сторожила его дом под
Серпуховом, там он пережидал вторую зиму своих скитаний — в
деревне, где обитало человек пятьдесят. Его пустили пожить в
халупу, хозяева которой умерли. И он прожил бы и горя не знал, но
зимой крышу разметало бурей. Пришлось лазить и хоть как-то чинить.
А весной потолок протёк, и в дом пришла, радостно журча, вода. И
тогда же, в марте, пёс сдох. Съел что-то не то. Может, добрые
соседи отравили, чтоб не лаял. В ту зиму и весну он в очередной раз
понял, как может быть хреново, даже когда нет прямой угрозы для
жизни. Даже среди людей и с какой-никакой пищей. И эти трудности
оседлого существования были в чём-то пострашнее тягот бродячего.
Огород он засеивать не стал и ушёл оттуда к чёртовой матери, как
только потеплело и стаял снег. На север. Хотя его никто не обижал.
Гибель псины он воспринял как намёк судьбы, что никто не должен
быть рядом с ним. Что он ходячий талисман несчастий.