По недавнему распоряжению магнатов
гвардейцы и стража стали гонять с улиц наркош и алкашей, чтоб
«культуру соблюдать». И теперь те оседали в брошенных домах, кочуя
с места на место. Один засрут — перейдут в другой подъезд.
Бомжи-попрошайки тоже просили с
оглядкой на патрули. Но у их бизнеса была крыша, поэтому они
чувствовали себя более вольготно. Хотя выручку себе не
оставляли.
Девушек гвардейцы не гоняли, а
охраняли. За плату.
Тут же таращились на девок и
красномордые гопы с синими татуировками. Не все они преступники.
Многие − вполне обычные пролы, семьи кормят, просто это культура
такая. Самые сентиментальные накалывали на бицепс изображения дам
сердца или даже своих детишек.
В главных улицах Острова было что-то
завораживающее. Больше нигде в говорящем по-русски мире Младший не
видел такой картины. Другие города, те немногие, которые могли так
себя называть, были просто разросшимися деревнями.
А после мёртвых земель контраст и
вовсе сбивал с ног. Отовсюду неслись запахи живых людей: курева,
пота, алкоголя, подгорелой еды, даже нотки духов и марихуаны ему
почудились. Слышались брань, ржач, разговоры на повышенных тонах,
анекдоты и песни.
— Вата, сладкая вата. Петушки на
палочке, — надрывалась пожилая дама приятной наружности, похожая на
бабушку из старой рекламы, сама в телогрейке и толстых не по сезону
ватных штанах.
Кругом вились осы, которым, похоже,
даже прохладный ветер был нипочём.
Леденцы Сашу не интересовали, это
для маленьких, вот и детишки рядом вились, совсем как осы. Ваты он
решил купить для Анжелы. Дёшево. Тётка насыпала бурый свекольный
сахар в агрегат, и тот заработал, натужно заскрипев. Из него начали
вытягиваться сладкие нити, которые тетка ловко наматывала на
деревянные палочки. Скоро было готовы четыре коричневатых невесомых
пучка, завёрнутые в бумагу... многоразового использования. Одно из
немногих лакомств, которое всегда доступно и бюджетно, если не
считать ягоды летом и яблоки ранней осенью. Остальные деликатесы
дороже.
Тут же рядом готовили шаурму...
которую на Острове звали шавермой, а он часто оговаривался.
Впрочем, над этим не смеялись. И когда он называл парадную
подъездом, тоже не пеняли. В городе было мало коренных и много
пришлых. Опознавали его как чужака не по лексикону и не по
произношению, а по манере держать себя, по лёгкой неуверенности,
которую он никак не мог скрыть. Понадобилось много времени, чтобы
обтесаться и загнать это чувство глубоко внутрь.